Кристина Ляхде - Мужчины и прочие неприятности

СЕВ ЗА РУЛЬ МАШИНЫ УПИ, Роза представила, как было бы просто сейчас заехать в дом престарелых забрать отца, которого она много раз обещала пригласить на обед. Детектив сидел рядом с ней на пассажирском сиденье, и впервые за долгое время Роза испытывала чувство комфорта от того, что колеса вращаются, и шоссе создает видимость свободы.

Уход за стариком и ребенком одинаков: разъяснение, переодевание, сопровождение, охрана, помощь, кормление. У ребенка практически всё маленького размера, и, если он направится куда не следует, его можно сунуть под мышку и унести домой. Страдающего деменцией нельзя ни перекинуть через плечо, ни поторопить, если ему взбредет в голову тотально воспротивится вашему участию. Как раз подобная ситуация и произошла, и для того, чтобы привести отца из машины в дом, Роза открыла свободной рукой входную дверь и держала ее до тех пор, пока мужчины не вошли внутрь. Она прислонила картонного Тойво к зеркалу в прихожей. Упи наклонился, чтобы снять ботинки. Онни удалось вытащить самого себя из парилки в прихожую, и теперь он стоял там и тер глаза. Он потерял представление о времени и, по правде говоря, о многом другом тоже. Старый Арво прошлепал в обуви прямиком на кухню и уселся за стол. Никто не произнес ни слова. Роза подумала, что жизнь и в самом деле бывает удивительной, что она прежде всего — удивительная.

Она вошла в кухню и стала мыть картофель, как делают все люди в этой стране. В семье может происходить все что угодно, однако каждый день картошка должна быть вымыта и съедена, а кофе — отмерен. Разве это не смешно? Роза начала смеяться.

— Кому сколько картошки? — весело спросила Роза.

— Картошки, — сказал отец.

— Неплохо бы пива, — сказал Упи.

— Спасибо, — сказал Онни.

Отсо махал хвостом и неотрывно смотрел на Розу, пока она накладывала ему еду в миску.

Размякший картонный Тойво улыбался в одиночестве в прихожей.

А на стене в рамке, прикрепленная кнопками, выцветала детская фотография Вели.

А он сам не был даже в рамке, нигде, и все же — везде. Тот, чье имя потом ни разу не слетело с губ Розы ни в дверном проеме, ни в прихожей, ни у входной двери, ни у ворот. Чье имя распалось на отдельные буквы, которые можно было переставлять по-новому десятками способов, получая незнакомые и по большей части несуществующие комбинации.

«Куда же исчез Вели? Куда уходят умершие? — думала Роза. — Он же только что был здесь! Вели — в белых перчатках, с игральными картами и шелковыми шарфиками. Входная плата: пять пенни. Картонный стол и места от одного до шести. Колли играл кролика. Щеки зрителей были мокрыми от слез, а их руки — горячими от аплодисментов».

Это даже не было ее собственным воспоминанием, а было лишь тем, что Вели передал ей.

«Вид все тот же. Те же самые декорации. Черный дрозд сидел на той же ветке. Сквозь ели веял легкий ветерок, автомобили мчались мимо, мимо… А теперь все мы ждем весны», — думала Роза.

— Вы покрасили стены, — заметил Упи. В квартире еще стоял запах косметического ремонта, и цвет стен пока резал глаза. Упи по привычке обратил внимание на окружающую обстановку, он делал так всегда.

— У меня возникла внутренняя потребность, — ответила Роза. — Здесь можно еще разок проветрить перед едой.

— Перспектива — это наша внутренняя тюрьма, — процитировал Упи и открыл форточку.

Великолепный фокус — за исключением того, что ты не вернулся назад, хотя я и перевернула шляпу, перетряхнула шарфики, распилила коробку. Кто-то утверждал, что Вели отправили в отделение патологии. И что бы ему там было делать? Конечно же, его там не было. В гробу лежала остывшая безжизненная кожура, деревянная кукла внутри деревянной игрушки, и где-то в глубине последней деревянной куклы покоилась вся цепочка моего рода от первой праматери до самого маленького вырванного из чрева деревца. Розе выдали одежду Вели. В коричневом бумажном пакете. Там лежал пиджак, в кармане которого находились шелковые платки и карты. И именно в этом пакете, несмотря ни на что, ощущалось присутствие Вели.

От отца тоже осталась одна кожура. Тук-тук, простукивала она его грудь и спину, и отец отзывался звуком старого пустотелого дуба.

— Невыразимо грустно, — сказала Роза сиделке отца, когда та помогала его одевать. — Он больше не в состоянии нормально общаться, а вскоре и того не останется.

— Вы, наверное, очень близки? — сочувственно спросила сиделка. — Это редкость.

— Близки? — Роза была удивлена. Они с отцом никогда не были близкими людьми. — Будучи здоровым, отец говорил даже меньше, чем после того, как впал в маразм.