Кристина Ляхде - Мужчины и прочие неприятности

— Ну, валяй, — не проявляя особого любопытства, ответил архитектор.

— Как ты думаешь: может ли быть в квартире какой-то проектный или же строительный дефект, из-за которого все оказывается совсем в другом месте? — спросил Онни.

Вопрос прозвучал так расплывчато и по-детски, что могло показаться, что он намеренно задан столь обобщенно и неопределенно. Онни инстинктивно почувствовал потуги друга его понять и попытался кое-что уточнить:

— Скажем, к примеру, сегодня возвращаешься ты с работы к себе домой и чувствуешь, что что-то не так. — Онни весь напрягся, чтобы успеть на одном дыхании описать столь незначительный факт пережитого. — Как если бы все пространство в квартире перевернуто. Предположим, произошло землетрясение, но такое безвредное: немного тряхануло — и только. А после кофейная кружка оказывается на пару сантиметров левее, настенные часы сдвинуты таким образом, что цифра «шесть» больше не стоит перпендикулярно. Ты не в состоянии доказать, что подобное произошло, что в часах до этого не было перекоса или что кружка с кофе не была передвинута по какой-то другой причине, но ты почему-то знаешь и чувствуешь, что перемены произошли и что все вдруг стало немного иначе.

Казалось, у Онни перехватило дыхание от такого длинного вступления.

— Это можно объяснить неким архитектурным феноменом, наверное, перспективой и прочим. Или… как ты думаешь? — спросил он.

— В сортире было бы все перевернуто… — подумал вслух архитектор, старательно стремясь понять услышанное.

— В квартире, не в сортире. А почему бы и не в сортире? В квартире, в сортире — одно и то же, — ответил Онни. — Ну, в доме.

Архитектор ценил своего друга как сдержанного, организованного и разумного человека. Весь этот странный лепет был для него внове. Для цепи заключений это было уже чересчур. Что пытался сказать ему Онни?

— Ты имеешь в виду, что стены рушатся? — Архитектор сам испугался своего прямого вопроса, но Онни был настолько погружен в собственный философский анализ, что даже не заметил намека архитектора на то, что он находится на грани нервного срыва. Онни и так слишком перенапрягся.

— Пошатываются. Вроде того. И потом, если в комнату, в ту же самую гостиную, входит член семьи или, скажем так, спутница жизни, то и она такая же расшатанная, как комната.

— Ну, я имел в виду, углы-то, они всегда прямые, — сказал архитектор, хватаясь хоть за какой-то аргумент в этом шатком диалоге.

— На самом деле, — обрадовался Онни. — Конечно же!

— Возможно, тебе не хватает свободы движений. В принципе, — добавил архитектор.

— В принципе да, — повторил Онни.

Он почувствовал себя лучше. Прямые углы. Разговор был закончен.

«Полегчало», — подумал Онни. Был ли тому причиной телефонный разговор?

Он посмотрел вниз на свои ноги, облаченные в прямого кроя брюки, на которых были заглажены прямые стрелки точно по центру колен. Стрелка тоже была своего рода углом, если думать о ней как о поперечном сечении. Острым углом.

ПРИНЕСТИ ЕЛЬ ИЗ ЛЕСА — дело для мужчины. А Онни сейчас был мужчиной: проводником, Крокодилом Данди или актером Пирккой-Пеккой, который просочился на радио в «Вечер на природе», как поток воды — в русло. Ноги Онни чувствовали себя в безопасности в шерстяных носках и ботинках «Гортекс». Подходящих по размеру елей в лесу было меньше, чем он предполагал, и большинство из них выглядело как минимум лет на восемьдесят. Деревья многие годы стояли нетронутыми и, казалось, не замечали ничего вокруг.

Онни задрал голову: повсюду виднелись горделивые шишки и заснеженные верхушки. Потом Онни на глаз ударил топором по стволу в середине гудящего величественного дерева, упиравшегося корнями в склон горы. Его в любом случае могла бы сломать буря. Дерево вызывало у Онни священный трепет, и первый удар топора оказался немного робким. Бок дерева покрывал длинный мох, похожий на бороду гнома. Онни припомнился эпизод из другой жизни — жизни подростка, — длившийся один вечер: его остановившееся сердцебиение на углу Национального музея с баллончиком краски в руке — чувство было тем же самым. Творческой целью их компании было написать FUCK на заднице статуи медведя Викстрёма, и кто-то тотчас же сунул баллончик в руку Онни. Он не хотел ничего писать, однако не писать и быть не таким, как другие, — тоже не хотел; он колебался в своем выборе и пребывал в нерешительности, пока ситуация не изменилась, кто-то выхватил у него баллончик, поспешно напшикал слово внизу постамента, и вся команда испарилась.