Дмитрий Быков - Синдром Черныша. Рассказы, пьесы

— Ты чего, Петь? — спрашивал Артемов, ударяя его по плечу, когда они взяли по пиву в ближайшей забегаловке.

— Да эта... дура моя... взяла отцовский «вольвешник», захотела поездить — ну и на светофоре ее этот шибанул. На «девятке». Она сама же была виновата — надо было уступить, а она поперла. Запомнила номер, через ГИБДД выяснила и мне говорит — стребуй, мол, с него бабки. А машина оказалась не его, а хозяйка какая-то ужасно крутая: я, говорит, пришлю к вам своего представителя... Ну, думаю, попал! Я ведь ей не говорю, что я студент. Кто сейчас будет со студентом... Морда у меня, сам видишь, широкая, — я ей дал понять намеками, что с солнцевскими дружу, она варежку и разинула. Не, Коль, она полная дура, но у нее, Коль, такая грудь, что я могу ее пять раз за ночь и еще хочу. Она орет, как десять кошек. Слушай, как хорошо, что это ты-то, Коляныч! Я уже с жизнью прощался!

— Я тоже. Петь, а тебе не кажется странным, что они охотнее всего связываются теперь с бандитами?

— Ну а с кем им связываться, Коляныч? Других профессий не осталось — кино посмотри, книжку почитай... Все либо журналисты, либо киллеры, что, в общем, одно и то же. А что ей работягу любить? Где они, работяги? И потом, они же бабы, Коль. Они надежность любят. Ну какое у нас с тобой будущее? Ты по горло в своем Китае, я — в своей Саудовской Аравии. В лучшем случае третий секретарь посольства, в худшем — преподаватель полуживых языков. Атак — все-таки с будущим... прикидываешь?

— Но ты с этой Оли слезь, Петь. Твоя же сама была виновата.

— Да конечно, Коль! Я ей так и скажу, что мы это дело замяли на обоюдке. На обоюдной вине то есть. Каждая чинит свою.

Друзья с облегчением выпили еще по полной кружке и разошлись, еще более укрепив подспудную взаимную симпатию. Теперь на семинарах они здоровались с особенно теплым чувством и крепким рукопожатием. Оля была вне себя от счастья, что с нее слезли, а Петя убедил свою дуру — потратив на это, верно, не одну ночь, — что она должна Бога благодарить, потому что за Олей стояли очень, о-о-очень крутые люди, которые держат всю Москву и аэропорт «Домодедово» в придачу. Иногда Артемову начинало казаться, что все крутые, которые что-либо здесь держат, точно такие же притворяшки, как они с Петей. Во всяком случае, их действия, в которых нельзя было уловить никакой логики, наводили именно на такую мысль.

Приближался Хеллоуин — ведьминский праздник конца октября. Артемов, после истории с Олей награжденный очень профессиональным, но вместе с тем непосредственным и искренним поцелуем, имел основания рассчитывать на более серьезное вознаграждение. Он уже был представлен Катиному отцу, оказавшемуся действительно огромной шишкой, но где и в чем — он так и не понял: впечатляла квартира. Сановитый папа небрежно сунул Артемову пухлую кисть и отдался раздумьям о государственных, видимо, делах. Фамилии Остапчук среди виднейших правительственных чиновников Артемов не помнил, но пресса приучила его, что самые главные люди и есть самые законспирированные. Катя тоже сделалась частой гостьей в крошечной комнате Артемова, где он угощал ее китайской едой по древним рецептам, заваривал жасминовый чай («как любил Мао», — пояснял он небрежно), показывал простые упражнения из древней монастырской гимнастики, учил медитации и гадал ей по Книге перемен. Он знал разное гадание — по руке, по ступне и даже по губам и этому последнему виду предавался с особенным жаром. Катя несколько раз прилегла на его узкую кушетку и многозначительно посетовала на ее малый размер.

На Хеллоуин она попросила Артемова планов не строить:

— Мы идем в гости. К моей подруге.

— К Оле?

— Нет. Оля — журналистка, а знакомить тебя с журналистками я не хочу. Ты мой эксклюзив.

Артемов хотел было отказаться, чтобы усилить в Кате любопытство и влечение: сказать, например, что именно этим вечером он занят. А после этого вечера еще два дня не допускать ее до себя, якобы смывая кровь с рук — естественно, путем медитаций и усиленной гимнастики, возвращающей духу равновесие и чистоту. Один раз он уже воспользовался этим приемом, и Катя добросовестно ждала его трое суток, не звоня и не напоминая о себе. Потом, правда, все равно не выдержала и позвонила первой — это был хороший знак.

В ночь Хеллоуина Артемов нарядился во все черное, пустив на наряд все привезенные из Китая экзотические тряпки. Он ожидал шумного застолья, во время которого они с Катей найдут время уединиться, но не видел греха и в том, чтобы подождать: в конце концов, первый раз с киллером должен быть первым разом. Романтическим и несуетливым. Во время одной из сокольнических прогулок он уже прочел Кате целую лекцию о том, что человек, часто видевший смерть, совсем иначе относится к женской плоти и стремится к ней словно к бессмертию. При этом он обильно цитировал Мисиму — японскую прозу ему тоже приходилось почитывать, и он в ней ориентировался прилично. Катя трепетала.