Дмитрий Быков - Синдром Черныша. Рассказы, пьесы

— Честно говоря, — сказала Катя, — на твоем месте я проводила бы с жертвой предварительную беседу. Ты действуешь успокаивающе. У меня сейчас проблемы, а я про них не вспоминаю вот уже три часа.

— Если проблемы серьезные, я помогу, — пожал он плечами.

— За сколько?

— Из любви к искусству.

— Скажи... а как на тебя выходят серьезные заказчики?

— Если я тебе расскажу всю цепочку, ты все равно ничего не поймешь. Слава богу, тебе эти имена ничего не скажут.

— А все-таки?

— Вчера я виделся с Ханом, — скучно перечислил Артемов, с ходу импровизируя убедительные клички. — Хан сказал, что Серого перестал устраивать Тяпа. Я связался с Серым. Серый через Толстого Брата передал мне аванс. Я поехал к Барыбе, но Тяпа почуял и предупредил измайловских, а сам не приехал. Он не знал, что Серый скорешился с измайловскими. Тяпа успокоился и пошел выгуливать Усатого — это терьера его так зовут, Усатый... то есть звали... Ну и всё.

— Что — всё?

— Больше не выгуливает. Слушай, неужели тебе это интереснее, чем про Китай?!

— А ты не знал Солоника? — задумчиво спросила она.

— Я знал Солоника, — лаконично ответил Артемов, лихорадочно придумывая, каков был Солоник в личном общении.

— Он действительно мертв?

— Как пень, — убежденно ответил Артемов. — И поделом.

— Почему? Он дорого брал?

— Он обидел Котика, — сымпровизировал Артемов. — Он очень сильно обидел Котика. Все вышло из-за этого. Я не последний человек в Москве, но и я не стал бы обижать Котика.

Катя усмехнулась.

— Про Котика я наслышана...

«Интересно, откуда, — подумал Артемов, усмехаясь в ответ. — Я выдумал этого Котика две минуты назад».

За время последующих прогулок — всегда долгих, иногда сопровождавшихся чаепитием в скромной артемовской квартире (родители деликатно исчезали в гости) , — Артемов успел рассказать Кате Остапчук несколько кратких, но сочных историй в духе экономических расследований Юлии Латыниной — столь же непонятных и кишащих кликухами. Катю интересовало все: например, ей было очень интересно, как Доренко не боится так ругать Лужкова.

— Смотри, — с нажимом, как непонятливой школьнице, разъяснял Артемов. — Береза проплачивает норильский газ. Так?

— Так, — кивала Катя, хотя о норильском газе слышала впервые.

— А Лебедь в свою очередь проплачивает, чтобы не трогали каспийскую нефть.

— Господи, ему-то что до каспийской нефти?! — округляла глаза Катя.

— Ему — ничего, но он держит все канские глиноземы, а канские глиноземы нужны Сухому, который держит Каспий, — снисходительно пояснял Артемов. — А дальше все просто: Лужок проплачивает Кострому и Вологду, Позгалев в Вологде обеспечивает прикрытие Потанину, Потанин сбрасывает Абрамовичу, а Абрамович заинтересован в том, чтобы на Каспии не было людей Черномырдина. Понятно?

— Теперь понятно, — кивала Катя.

Ее понятливость была феноменальна. Артемов ни за что бы не разобрался в лабиринтах собственного вранья, но хорошо знал, что для убедительности — и это главная особенность нового русского языка — надо употреблять так называемые глаголы сильного управления без зависимых слов: сбросить, проплатить, сказать... Все проплачивали и сбрасывали неизвестно что, суетились вокруг пустоты, и именно в этом заключалась великая суть виртуального русского бизнеса, до которой и Пелевин не доехал. Кстати, книга с автографом Пелевина (они были немного знакомы, обменивались специальной литературой по Китаю, как обмениваются ею все продвинутые московские китаисты) расположила Катю к Артемову настолько, что последовал поцелуй.

— Слушай, — сказала она ему через неделю, когда роман стремительно летел к главному своему этапу. — Ты обещал однажды, что мог бы меня выручить.

— Смотря чем.

— Понимаешь, я-то сейчас в порядке, но вот на мою подругу серьезно наехали. Она уступила свою машину одному парню — прокатиться. Он прокатился и въехал в чужой новый «вольво». И смылся. Они засекли номер, по номеру вышли на Олю, но она ни в чем не виновата. Понимаешь? Надо сделать так, чтобы они отстали — у нее сейчас нет свободных денег...

Отступать Артемову было некуда. Он вспомнил все, чему его когда-то учили в секции карате, сунул в карман пневматический пистолет и пошел на стрелку вместо Оли. Стрелка была назначена на Профсоюзной, напротив ресторана «Ханой», под большим солнцеобразным памятником Хо Ши Мину. С отвращением чувствуя дрожь в коленях, Артемов вылез из «таврии», направился к памятнику, по возможности небрежно покручивая на пальце ключи, и прямо под носом доброго вьетнамца обнаружил того, с кем ему предстояло встречаться. Ожидавший тоже был явно напряжен и тоже крутил на пальце ключи. Взглянув друг на друга, оба с облегчением расхохотались. Перед Артемовым стоял его однокурсник Петя Морошкин — простой, широкоплечий и веселый малый, вечно без копейки денег.