Леонид Филатов - Избранные произведения в одном томе

— Брось, Иван! — ласково и печально попросил Гордынский. — Что я в тебе любил — ты никогда талантливо врать не умел… Неужто и тебя обучили?..

— Да чего ты надо мной измываешься, черт бы тебя подрал! — вскинулся вдруг Полыхаев. — Выписал меня к себе на дом черт те откуда да еще хочет, чтоб я по глазам угадал, что ему от меня надо. Тебе надо, ты и говори… А не надо, так у меня и дома дел хватает… Я, между прочим, отпуск-то за свой счет взял!..

Полыхаев чувствовал, как в груди толчками подымалась нешуточная ярость на Гордынского: (ишь, сидит весь в тумане, не подступись, не порань, прямо купается в своей беде), и, пожалуй, даже испытывал некоторое удовольствие от этой справедливой и искренней ярости: а и правильно, по мордам надо, а то ждет, чтоб его откачали! Но где-то глубоко в душе, загнанный в самый тесный и темный угол ее царапался совестливый зверек и утишал его гнев, и не давал ему вырасти до настоящего.

Гордынский слушал, лицо его было сухо и трезво, глаза в темных сухих ободках, изжелта-светлые, как на старой фотографии, смотрели на Полыхаева с той же ласковой печалью, но теперь Полыхаев угадывал в них уж и другое — веселое недоумение, то самое высокомерное и веселое недоумение, которым Саша обычно давал понять собеседнику, что тот его заинтересовал.

Это была победа. Полыхаев словно освободился от чего-то неприметного и обязательного, да еще пять минут назад не хотел этого разговора, это правда, но теперь, когда он утвердил свою независимость, когда показал Саше, что, когда избавился от необходимости мямлить утешения или выслушивать обвинения в неискренности, — да, теперь он, пожалуй, готов и слушать. Слушать, а не отвечать. А если уж отвечать, то когда ему, Полыхаеву, этого захочется, и уж во всяком случае не потерпит в свой адрес идиотской иронии. Кто, в конце концов, кого вызвал для разговора, — Полыхаев Гордынского или наоборот. Ага, ну вот так-то лучше!..

— Ты, Иван, не злись, — миролюбиво начал Гордынский. — У меня такая в башке чехарда, что в пору хоть… Я ведь письмо-то тебе написал по дурости. Опамятовался — хотел вслед телеграмму послать: не приезжай, мол, это я так, пошутил. А потом думаю себе: и так я их с Лёлей напугал до смерти, получат телеграмму — совсем с ума сойдут. Да и не объяснишь всего, в телеграмме. Ладно, думаю, пусть Иван приедет, это же все равно хорошо, а уж я ему отпуск сделаю что надо. К морю смотаемся на денек — тут до моря семьдесят километров — ухи наварим. А про свои дела, думаю, я ему ни словом, ни вздохом не обмолвлюсь… А тут такое пошло — день ото дня хуже… Видишь, даже встретить тебя по-человечески не сумел… Ну ладно. Поговорили — и ладно. Разговором дела не поправишь…»

— Нет уж, начал говорить — все выкладывай. — Полыхаев почувствовал себя хозяином разговора. И еще он почувствовал, что

……………………………………………………………………………..

……………………………………………………………………………..

Гордынский надавил на светлую кнопочку звонка.

— Странное дело, — весело сказал Гордынский, голос у него был крепким и ясным, и это почему-то опять не понравилось.

— Может, дома нет? — сказал Полыхаев, сказал не потому, что в это верил, а чтобы как-то задобрить это тяжелое опасное молчание за дверьми.

— Как это нет, когда дома? — быстро и громко сказал Гордынский. Говорил он ясным и крепким голосом, и именно это пугало Полыхаева больше всего.

Дверь открылась неожиданно и сразу на весь проем. Гордынский метнулся внутрь, даже не пригласил Полыхаева войти, и тот видел, как он судорожно щелкал выключателями, рывком распахивал двери.

На какое-то мгновение он исчез, и в светлый прямоугольник вплыла женщина. Полыхаев поначалу решил было, что она голая — так чёток был ее силуэт, — шарахнулся было от двери, потом понял — нет, в рубашке, просто на свету стоит, а материя, видать, тонкая.

— В шифоньер, шифоньер загляни! — женщина старалась говорить насмешливо, со спокойной издевкой, но Полыхаев незаметно отметил: «психует».

Снова откуда-то, из сумрака комнат, вынырнул Гордынский, замер на секунду, потом кинулся к Полыхаеву и втащил его через порог.

— Ты чего там стоишь, Иван? Главное, стоит, понимаешь!.. Давай чемодан. Проходи, знакомься!

— Вера! — сказала женщина, не подавая руки.

— Иван, — Полыхаев дернулся было рукой, но удержался.

— Ты давай сюда, — Гордынский подтолкнул Полыхаева в комнату, — а мы с Верой на кухню, сообразим чего-нибудь.