Дэвид Уоллес - Короткие интервью с подонками

Викторина 7

Женщина выходит замуж за мужчину из очень состоятельной семьи, у них рождается ребенок, и они оба его любят, хотя со временем все больше и больше отдаляются друг от друга, пока наконец женщина не подает заявление на развод. И женщина, и мужчина хотят получить права на первичную опеку, но женщина полагает, что в итоге их получит она, потому что по закону о разводе все обычно утрясается именно так. Но мужчина очень сильно хочет получить первичную опеку. Неясно, либо потому, что у него сильный отцовский инстинкт и он правда хочет вырастить ребенка, либо потому, что просто хочет отомстить за подачу заявления на развод, утереть ей нос и не дать права на первичную опеку. Но это неважно, так как вся состоятельная и могущественная семья мужчины стоит за него стеной и считает, что именно он должен получить права на первичную опеку (может быть, они уверены, что раз он их отпрыск, значит, может получить все, что пожелает, – такая это семья). Но, в общем, семья мужчины заявляет женщине, что если она выиграет право на первичную опеку у их отпрыска, то они в долгу не останутся и отнимут щедрый Трастовый фонд, приготовленный ребенку при рождении, – Трастовый фонд, благодаря круглой сумме которого ребенок будет финансово обеспечен на всю жизнь. Нет опеки – нет Трастового фонда, говорят они. Тогда женщина (а она, кстати, подписала брачный контракт, по которому не получит никакой компенсации или супружеских алиментов вне зависимости от того, кому отойдут права на опеку) выходит из борьбы за права и дает мужчине и его отвратительной семейке взять ребенка под опеку, чтобы у того остался Трастовый фонд.

В: (А) Хорошая ли она мать [23].

Викторина 6(А)

Попробуем еще раз. Тот же Х, что и в В6. У пожилого отца жены Х диагностировали неоперабельный рак мозга. Все члены ее семьи очень близки друг к другу и взаимосвязаны, все живут в одном городе с Х, его женой, тестем и уже его женой, и с тех пор, как объявили диагноз, в семье разыгралась подлинно вагнеровская опера тревоги, горя и скорби; но что, так сказать, важнее – семья и дети Х тоже сошли с ума от горя из-за неоперабельного рака старика, потому что жена Х всегда любила отца, и дети обожают дедушку до безумия, и он их совершенно избаловал, в результате чего приобрел их привязанность; и теперь отец жены Х постепенно теряет силы, страдает и умирает от рака мозга, и семья Х и родственники его жены переживают так, будто дедушка уже умер, и все невероятно разбиты, истеричны и печальны одновременно.

Сам Х относительно всей этой ситуации и «тестя-с-неоперабельным-раком-мозга» находится в щекотливой позиции. У него с отцом жены никогда не было близких или дружественных отношений – более того, старик однажды несколько лет назад даже убеждал жену Х развестись с Х во время непростого периода, когда их отношения в браке ухудшились и Х совершил несколько прискорбных промахов в суждении и несколько проступков, о которых патологически любопытные и болтливые сестры жены Х разболтали отцу и которые старик, как обычно, воспринял с осуждением и без компромиссов и во всеуслышание почти всей семье заявил, что считает поведение Х отвратительным и целиком и полностью infradignitater [24], и настаивал на том, чтобы жена Х бросила его (т. е. Х), о чем Х не забывал даже спустя много лет, ни на секунду, потому что с того непростого периода и неописуемых обвинений старика Х чувствовал себя вторично, косвенно и нонграта относительно всей многочисленной взаимосвязанной и сплоченной семьи своей жены – семьи, в состав которой к настоящему времени входят собственные супруги и дети шести братьев и сестер жены и столько крысообразных двоюродных тетушек и дядюшек и кузенов разной степени родства, что каждое лето для традиционных Семейных Встреч его некровных родственников (прописные буквы в «Семейная Встреча» – их) приходилось снимать целый зал в гостинице, и на этих ежегодных мероприятиях Х всегда чувствовал себя как-то вторично, под нескончаемым подозрением и осуждением, примерно так, как себя чувствует классический аутсайдер.

Чувство отчуждения Х от семьи своей жены тоже усилилось, поскольку сейчас вся эта огромная кишащая стая, кажется, только и думает, только и говорит что о раке мозга древнего железноглазого патриарха, о мрачных вариантах терапии, о неуклонном угасании и весьма хлипких шансах продержаться больше пары месяцев, и кажется, что они говорят об этом без конца, но только друг с другом, и, когда бы Х ни был с женой на траурных семейных советах, он всегда чувствовал себя второстепенным, лишним и неуловимо исключенным, как будто и так сплоченная семья жены во время кризиса сплотилась еще теснее, еще сильнее, как Х чувствовал, выталкивая его на периферию. И встречи Х с самим тестем, когда бы Х ни сопровождал жену в бесконечных визитах в комнату-палату к старику в его (т. е. старика) роскошном особняке неоромантического стиля на другом конце города (и как будто в другой экономической галактике), приезжая туда из достаточно скромного дома X’ов, особенно мучительны по всем вышеперечисленным причинам плюс из-за того факта, что отец жены Х – который, пусть и прикован из-за упадка сил к особой первоклассной регулируемой больничной кровати, купленной семьей, и при любом посещении X не поднимается с этой особой высокотехнологичной кровати, находясь под присмотром пуэрто-риканской сестры из хосписа, тем не менее всегда безукоризненно выбрит, ухожен и одет, его клубный галстук завязан двойным виндзорским узлом, а стальные трифокалы отполированы, словно он готов в любой момент вскочить, приказать пуэрториканке принести его костюм от Пуччи-старшего и судейскую мантию и вернуться в 7-й районный налоговый суд выносить новые безжалостнообоснованные решения, – обезумевшая от горя семья считает эти привычки и поведение еще одним трогательным признаком достоинства, «dum spero joie de vivre» [25]и силы воли крепкого старика-бойца, – он (т. е. тесть) всегда кажется откровенно холодным и равнодушным к Х во время этих обязательных и добросовестных визитов, тогда как Х в свою очередь стоит сконфуженный позади жены – пока она в слезах склоняется над одром, как ложка или металлический стержень, что сгибаются взад и вперед, повинуясь ужасающей силе воли менталиста, – и обычно Х сперва одолевает отчуждение, затем неприязнь, негодование и, наконец, настоящее злорадство по отношению к железноглазому старику, которого, сказать по правде, Х втайне всегда считал говнюком высшего сорта, а теперь он понимает, что даже блеск от трифокалов тестя для него мучителен, и не может не ненавидеть старика; а тот в свою очередь кажется, замечает скрытую невольную ненависть X и в ответ ясно показывает, что не чувствует радости, ободрения или поддержки от присутствия Х и желает, чтобы Х вообще не было в комнате-палате с миссис Х и лощеной сестрой из хосписа, в мыслях Х, пусть и с горечью, но солидарен с этим желанием, хоть и натягивает все более широкую, поддерживающую и сострадательную улыбку и потому в комнате-палате старика Х всегда чувствует смущение, отвращение и гнев и всегда в итоге задается вопросом, что же он вообще там делает.