Дэвид Уоллес - Короткие интервью с подонками

Как говорится ( фр .)

Как говорится ( фр .)

Как говорится ( фр .)

Как говорится ( фр .)

(Б) ( опционально ). Объясните, как на ваш ответ на (А) повлияет, если повлияет, до пол ни тельная информация о том, что сама женщина выросла в невероятно отчаянной нищете.

Унизительный ( лат. )

Смесь «пока дышу, (надеюсь)» ( лат. ) и «жизнелюбие» ( фр .)

Drang – порыв, натиск ( нем .)

Камень преткновения ( лат .)

Смесь двух латинских синонимичных высказываний: «от начала мира до конца» и «от яйца до яблок».

Т. е. тестя.

См. выше неудавшуюся В6.

Слава раку (лат.)

(От того, как Y говорит нечто типа «Показывайся» и «Будь Там», Х почему-то представляет эти клише с большой буквы, примерно как когда слышит речи жены о невыносимых ежегодных «Семейных Встречах» в конференц-зале отеля «Рамада».)

(Со слов одного из шуринов Х, младшего партнера Большой Шестерки, который ценил старика не больше, чем Х, и присутствовал в тот момент у одра вместе со своей обуянной серотонином женой.)

Философские сказки ( фр. )

(С самого начала вы представляли себе серию именно как октет или октоцикл, но если вы решите объяснить почему, то можно лишь пожелать вам удачи.)

(Хотя всё немного сложней, ведь отчасти вы хотите, чтобы Викторины сломали текстуальную четвертую стену и как бы обратились к читателю (или «устроили ему допрос») напрямую, а это желание в чем-то сродни желанию старого «метаприема» пробить некую четвертую стену реалистического притворства, но только кажется, что последнее – это не желание пробить какую-то реальную стену, а скорее прорвать вуаль обезличенности или удаленности самого писателя, т. е. сейчас во время уже набившей оскомину конвейерной «мета»-фишки на сцену из-за кулис выходит сам драматург и напоминает вам, что все происходящее – искусственно и что искусственник – он сам (драматург), но и что он хотя бы уважает вас как читателя/аудиторию и честно признается, кто тут дергает за ниточки из-за кулис, хотя эту «честность» лично вы всегда считали риторической лжечестностью, предназначенной только для того, чтобы вы полюбили и одобрили его (т. е. метаавтора) и почувствовали себя польщенными, так как, по-видимому, он уверен, что вы взрослый человек и выдержите напоминание о том, что вы находитесь посреди искусственной среды (будто вы и так не знали, будто вам нужно об этом раз за разом напоминать, будто вы дитя с миопией и не видите, что творится перед глазами), но такое поведение больше всего напоминает реальный тип людей, которые манипуляциями хотят вам понравиться и вечно поднимают шум о том, какие они открытые, честные и неманипулирующие, – такой тип раздражает куда больше, чем люди, которые манипулируют вами с помощью наглой лжи, ведь последние хотя бы не восхваляют себя все время за то, чем как раз и оборачивается это самовосхваление, – т. е. за то, что они не допрашивают вас, не вступают в диалог и по-настоящему даже не разговаривают с вами, а скорее выступают [Здесь бы Кундера сказал «танцуют», и вообще он идеальный пример беллетриста, чья межстенная честность одновременно и формально безупречна, и полностью корыстна: классический постмодернистский ритор.] перед вами крайне неестественным и манипулятивным образом.

Эти объяснения довольно невнятные, и лучше их вырезать. Вероятно, говорить начистоту об этом противостоянии реальной-нарративной-честности/лженарративной-честности вообще невозможно).

Заметим – в духе 100 % откровенности, – что выкинуть 63 % изначального октета вас вынудили вовсе не какие-то олимпийские эстетические стандарты. Пять нерабочих текстов попросту не работали. Так, один описывал гениального психофармаколога, который запатентовал невероятно эффективный антидепрессант следующего поколения после «Прозака» и «Золофта» настолько действенный, что тот совершенно стер с лица Земли дисфорию/ангедонию/агорафобию/обсессивно-компульсивные расстройства/экзистенциальное отчаяние пациентов и заменил их эмоциональную неполноценность неколебимым ощущением уверенности в себе и joie de vivre, беспредельной способностью к живым межличностным отношениям и почти мистической убежденностью в синекдохическом союзе со Вселенной и всем существующим в ней, а также ошеломляющей и кипучей благодарностью за вышеперечисленные чувства; плюс новый антидепрессант не имел абсолютно никаких побочных эффектов, противопоказаний или опасной несовместимости с любыми другими фармацевтическими препаратами и практически влет проскочил через слушания Министерства здравоохранения; плюс лекарство было настолько простое и дешевое в синтезе и изготовлении, что психофармаколог производил его в собственной маленькой домашней лаборатории в подвале и продавал с пересылкой по почте лицензированным профессионалам в сфере психиатрии, минуя хищнические наценки крупных фармацевтических компаний; и антидепрессант буквально дал второе дыхание бессчетным тысячам американцев-цикло тимиков, многие из которых были самыми эндогенными и упрямо несчастными пациентами на памяти своих психиатров, а теперь позитивно бурлили joie de vivre, продуктивной энергией и теплой скромной радостью от своей славной доли, и они нашли домашний адрес гениального психофармаколога (т. е. многие из пациентов его нашли, что оказалось довольно просто, учитывая, что психофармаколог рассылал антидепрессант прямой почтовой рассылкой и всякий мог увидеть обратный адрес на дешевых пухлых конвертах с мягкой подкладкой, которыми он пользовался), и начали появляться у его дома – сперва по одному, затем небольшими группками, а через некоторое время во все больших и больших количествах толпились у скромного частного домика психофармаколога, желая просто с чувством взглянуть великому человеку в глаза, пожать ему руку и поблагодарить от самого духовно раскочегаренного сердца; и толпы благодарных пациентов у дома психофармаколога неуклонно становятся крупнее и крупнее, и некоторые из наиболее решительно благодарных людей установили палатки и трейлеры, откуда отвели канализационные шланги во внешний сток у бордюра, и дверной звонок, и телефон психофармаколога разрываются, соседские дворы вытоптаны и заставлены машинами и нарушены бессчетные дюжины муниципальных постановлений по охране здоровья; и психофармакологу приходится заказать по телефону и повесить на окнах фасада специальные экстранепрозрачные шторы и никогда их не раскрывать, потому что, когда бы толпа снаружи ни уловила хоть намек на движение в доме, от концентрированных масс поднимаются кипучие возгласы благодарности и похвалы, и толпа чуть ли не угрожающе рвется к крыльцу и звонку скромного домика каждый раз, когда обретших себя пациентов ан масс захлестывает искреннее желание просто пожать руку психофармаколога двумя своими и сказать, какой он великий, гениальный и самоотверженный святой, и если они могут сделать что угодно, лишь бы частично отплатить ему за то, что он сотворил для них, их семей и человечества в целом, то пусть он молвит хоть слово; и так, разумеется, психофармаколог оказывается пленником в собственном доме с задернутыми специальными шторами, снятой с телефона трубкой, отключенным дверным звонком и постоянно втиснутыми в уши берушами из монтажной пены, дабы заглушить шум толпы, без возможности покинуть дом, уже на рационе из последних неаппетитных консервов из самого дальнего угла кладовой и все ближе и ближе либо к тому, чтобы перерезать лучевые артерии, либо к тому, чтобы влезть с мегафоном по трубе на крышу и сказать раздражающе-кипучей и благодарной толпе новоприбывших граждан пойти на хер и оставить его, блядь, в покое ради всего святого, он, суки, больше так не может … и затем, в соответствии с форматом Викторины, возникают достаточно предсказуемые вопросы о том, заслужил ли психофармаколог случившееся и за что, и правда или нет, что любой заметный сдвиг в абсолютном соотношении счастья/страдания всегда должен соответственно компенсироваться равно радикальным сдвигом в другой части уравнения, и т. п.… и все это слишком затянуто и одновременно слишком очевидно и слишком размыто (напр., вторая часть части «В» Викторины тратит целых пять строчек, чтобы привести возможную аналогию между мировым соотношением счастья/страдания и историческим уравнением современного бухгалтерского учета «А = О + К» [Прим. пер. Активы = Обязательства + Капитал.] как будто хотя бы одному человеку из тысячи не насрать), плюс вся мизансцена слишком карикатурная, так что кажется, будто она старается быть всего лишь гротескно-смешной, а не одновременно гротескно- смешной и гротескно-серьезной, а потому любая реальная человеческая безотлагательность в сценарии Викторины и пальпациях размыта тем, что кажется скорее циничной коммерческой комедией в стиле «смейся-до-смерти», которая и так уже высосала немало безотлагательности из современной жизни, – дефект, как ни иронично, практически противоположный тому, что обусловило удаление другого из восьми изначальных отрывков: Викторины, которая повествует о группе иммигрантов начала XX века из экзотического района В. Европы, которые высаживаются и регистрируются на острове Эллис и после сдачи анализов на туберкулез неудачно попадают к одному конкретному Чиновнику Пункта приема на острове Эллис, который до безумия ура-патриотичен, жесток и на приемных документах трансформирует экзотические иностранные фамилии каждого иммигранта в то омерзительное нелепое недостойное англоязычное слово, которое они отдаленно напоминают – Павел Дерьмолиз, Милорад Многотрах, Дьердап Сопелль, в общем, вы уловили мысль, – чего, разумеется, иммигранты благодаря незнанию языка новой страны не могут опротестовать или хотя бы заметить, но что, разумеется, будет и останется бонусным адским источником насмешек, стыда и дискриминации во время жизни в США, а также источником гложущей в. – европейской вендеттоподобной обиды, которую они пронесут до самого дома престарелых в Бруклине, штат Нью-Йорк, где в старости окажется значительное количество номологически униженных иммигрантов; и вот однажды в этом доме престарелых внезапно появляется помятое, но до жути знакомое лицо, его владельца ре гистрируют, утверждают и вкатывают вместе с переносным кислородным баллоном в гостиную с телевизором в гущу престарелых иммигрантов, и сперва зоркий старый Эфрозин Мойчленмелкий, а постепенно и остальные внезапно узнают в новоприбывшем ослабевшую дряхлеющую оболочку когда-то зловредного ЧПП острова Эллис, ныне парализованного, немого, эмфиземного и совершенно беспомощного; и группа где-то из десятка виктимизированных иммигрантов, живших почти каждый день последних пяти десятилетий в насмешках, унижении и обиде, должны решить, используют ли они этот идеальный шанс для воздаяния, вследствие чего начинается долгий спор «оправдано ли решение перерезать О 2-шланг старого паралитика и может ли быть случайностью, что благосклонный в. – европейский бог устроил так, что именно в этот дом престарелых вкатили жестокого старого бывшего ЧПП» / «не превратит ли иммигрантов месть за нелепые имена путем пыток/убийства недееспособного пожилого человека в живые олицетворения самого унижения и омерзения, которое передают их английские имена, т. е. не заслужат ли они в конце концов свои имена, отомстив за них»… Все это на самом деле (на ваш взгляд) вроде круто и в сюжете и дебатах есть признаки странной своеобразной гротескной/искупительной безотлагательности, которую должен передавать октет; но проблема в том, что те самые духовные/ моральные/человеческие вопросы в части «В» этого текста ((А), (Б) и так далее и тому подобное), что должны устраивать допрос читателю, уже разжеваны в огромной по длине, но нарративно необходимой кульминационной сцене спора в духе двенадцать-разгневанных-иммигрантов, таким образом постсюжетный «В» становится не более чем референдумом в формате «да/нет»; плюс также выясняется, что этот текст не подходит к другим, более «рабочим» текстам октета и не формирует плойчатое-но-бе зот ла га тельно-единое целое, которое и превратит цикл в художественное произведение искусства, а не только в модное подмигивающе-подкалывающее псевдоавангардное упражнение; и так, хотя вам кажется весомым от важности и безотлагательности то, как имена в сюжете «подходят», а не просто означают или предполагают, в итоге вы, закусив губу, выкидываете текст из октета… что вообще-то значит, что у вас, как выясняется, все же есть стандарты, может, не олимпийские, но все же стандарты и убеждения, а это, сколько бы времени ни сожрал октет-фиаско, являет собой источник хоть какого-то мало-мальского душевного комфорта.