Фан Фан - Пейзаж

Одежда высохла только затемно. Седьмой натянул её и пробормотал: «Как же хорошо… тепло».

В глубине души он понимал, что чудом избежал беды. Когда они уходили, одноглазый старик, вздохнув, достал откуда-то два корневища лотоса и дал каждому по штуке.

Обратно шли молча. Дойдя до развилки, где каждому в свою сторону, Гоугоу протянула свой лотос Седьмому:

— У нас дома не едят лотосы, — объяснила она. Седьмой молча взял лотос и бросил в мешок.

— У тебя всегда такой вид, будто что-то случилось, но мне ты ничего не рассказываешь! Почему? — спросила она.

Он долго мямлил что-то в ответ и наконец пообещал:

— Завтра расскажу, хорошо?

Стоило ему зайти в дом, Сяосян заверещала:

— Папа! Мама! Приёмыш пришёл!

Мать подлетела и больно схватила за ухо:

— Тебе ещё хватило совести вернуться? Тоже мне — хорош, болтался целый день невесть где, Второй посреди ночи пошёл на пруд тебя искать!

Не успев опомниться, Седьмой получил затрещину — уже от отца.

— Ты что, ещё не сдох? Чего домой явился? На железной дороге перил нет, пошёл бы лёг под поезд — всё лучше, чем вся семья будет ночь не спать из-за какого-то мелкого клопа! Ты что, думаешь, мы все тут прохлаждаемся, как ты?

Отец бранился и бранился, а когда надо было дух перевести, начинал бить. Седьмой молча терпел. Он привык молча терпеть побои. Обычно в это время он думал, кого изобьёт первым, когда вырастет: отца или мать? Но в этот раз он представлял красные всполохи пламени в коровнике, и среди них — лицо Гоугоу, её глаза. Его странное спокойствие ещё больше распаляло отца.

— Ты посмотри на него, папа, он ещё улыбается! — встряла Сяосян.

Тут отец со всей силы ударил Седьмого по ноге, и тот рухнул на землю как подкошенный. Красные всполохи перед глазами превратились в клубящееся красное облако, в котором рассеялось и растворилось всё: люди, предметы, звуки… Рот мальчика сам собой искривился в улыбке.

Нога покраснела и распухла так, что Седьмой не мог сделать ни шагу. Так что три дня он пролежал под кроватью не шевелясь. Перед глазами всё так же клубилось красное облако, на душе было очень спокойно. Пару раз Второй подходил к кровати и звал его, мол, пойдём в больницу, но Седьмой отвечал:

— Я отдыхаю.

На четвёртый день отец возмутился:

— Где это видано, чтобы кто-то из моих сыновей по нескольку дней лежал дома!

Мать наклонилась и крикнула под кровать:

— Смотрю, ты снова барчуком себя возомнил! Не пойдёшь сегодня собирать мусор — не получишь ни крошки!

Когда родители ушли на работу, Седьмой вылез из-под кровати и поковылял на улицу. Долго ли, коротко ли, дошёл он до железной дороги, где в прошлый раз повстречал Гоугоу. Сел на рельсы и стал ждать, размышляя, что сказать Гоугоу. Ждал он долго, но она так и не появилась, пришлось идти собирать объедки по переулкам.

Обратно он шёл мимо коровника. Ему захотелось снова повидать одноглазого старика, снова зарыться в кучу сена и смотреть, как танцуют красные всполохи. Увидев Седьмого, старик явно удивился.

— А где девочка, которая была с тобой? — спросил он.

— Она не пришла. Я её ждал-ждал… — ответил Седьмой.

— Скажи, за последние два дня ты её видел?

— Я болел, не выходил на улицу.

— Позавчера днём одну девочку переехал поезд, уж не знаю, она ли это.

Седьмой помертвел. Да пусть все девочки на всём белом свете умрут, Гоугоу не может умереть! Он помчался к железной дороге так быстро, как только мог. На бегу он завывал: «Гоугоу, Гоугоу!» — протяжно и отчаянно, словно голодный волк.

Там уже не было следов крови. Только внизу, под железнодорожной насыпью, лежала ручка от бамбуковой корзинки с косичкой из белой марли. Эту косичку когда-то давно Гоугоу повесила на корзинку для красоты, Седьмой своими глазами видел, как она её плела.

Гоугоу исчезла навсегда. Седьмой тяжело заболел, почти неделю провалялся в беспамятстве. Выхаживать его встало семье в копеечку. Все деньги, на которые отец обещал купить Дасян и Сяосян по шейному платку, близнецам по паре сандалий, а матери — нейлоновые чулки, даже деньги на наручные часы, которые Старший откладывал несколько лет, — всё до последнего ушло на лечение Седьмого. Все ходили подавленные и избегали даже смотреть на младшего брата. Даже Старший хмурился и всё время молчал.

С тех пор Седьмой каждый день ходил собирать объедки к железной дороге, туда, где они раньше гуляли с Гоугоу. Дойдя до того места, где она погибла, он молча сидел там минут десять. Он пытался рассказать Гоугоу обо всём, что было у него на душе.