Би Фэйюй - Китайский массаж

Единственное, что могла сделать Ду Хун, чтобы хоть как-то компенсировать слабость безымянных пальцев, — напрячь кисти, ударяя безымянными пальцами по клавишам, но пальцы сбились с ритма, да так, что Ду Хун самой противно было слушать. Разве это Бах? Ну где же это Бах?!

Ду Хун была перфекционистом. Ей хотелось одного — остановиться. Остановиться и начать заново. Но это же не репетиция, а концертное выступление. Ничего не оставалось, как продолжить с грехом пополам играть. Настроение резко испортилось. Ду Хун стало так паршиво, словно она проглотила кучу мух, руки то и дело допускали ошибки. Она играла и вполовину не так хорошо, как на репетиции. Ду Хун совсем отчаялась и перестала стараться. Душу наполнило невыразимое уныние.

Много раз хотелось разреветься, но хорошо, что Ду Хун сдержалась. Непонятно как, но она всё-таки доиграла до конца. На последней ноте Ду Хун от переполнявшей её обиды подняла руки и, держа кисти в воздухе, растопырила пальцы, а потом, словно так и задумано, Ду Хун задержала дыхание и ударила сразу всеми пальцами на клавиши и стала ждать. Когда стих последний звук, Ду Хун вдохнула, подняла руки и жестом показала, что закончила. Вот теперь всё. Трёхголосная инвенция обезображена до крайности. Настоящий позор. Настоящий провал. Наконец Ду Хун не выдержала, и на глаза навернулись слёзы. Но тут раздались аплодисменты. Очень-очень громкие и долго не смолкавшие. От нахлынувших чувств Ду Хун вскочила с места. Поклонилась. Потом ещё раз поклонилась. В этот момент ведущая начала расхваливать игру Ду Хун, употребив подряд пять или шесть прилагательных, а потом ещё и кучу витиеватых сравнений. Короче говоря, получалось, что играла Ду Хун прямо-таки идеально. Ду Хун тут же расхотела плакать — вместо этого в душе воцарилось спокойствие. Ледяное спокойствие. Ду Хун осознала, что она в конечном итоге всего лишь слепая девочка, которой была и навеки останется. У таких, как она, в мире единственное предназначение — вызывать у окружающих снисхождение и сочувствие. То, что слепая может вообще хоть что-то сыграть на пианино, — уже достижение.

Ведущая схватила Ду Хун за руку и потащила к краю сцены, а потом сказала:

— Крупный кадр давайте! Крупный план!

Только тут Ду Хун поняла, что её показывают по телевизору, и на неё смотрит вся провинция, а то и вся страна. Она не знала, что и делать. Ведущая велела:

— Представься, как тебя зовут?

— Ду Хун.

— Погромче, пожалуйста!

— Ду! Хун!

— Ты сейчас рада? — снова спросила ведущая.

Ду Хун подумала-подумала и ответила:

— Да, рада.

— Погромче, хорошо?

Ду Хун вытянула шею и прокричала:

— Да! Рада!

— А почему? — не унималась ведущая.

Почему рада? Что это за вопрос? Этот вопрос поставил Ду Хун в тупик, но ведущая пришла на выручку:

— Ладно! Что ты сейчас больше всего хотела бы сказать?

Ду Хун пошевелила губами. Вспомнила какие-то готовые сентенции про то, что надо «постоянно самосовершенствоваться», и про то, что «надо наступить судьбе на горло», но не смогла сразу же связать их воедино. К счастью, тут зазвучала музыка. Скрипка. Сначала тихонько, но постепенно приближалась и становилась громче. Мелодия была лирическая и очень жалостливая. Ведущая не стала дожидаться ответа и под музыку начала рассказывать историю Ду Хун, причём с такими интонациями, словно декламировала стихи. Она рассказала, что «бедняжка Ду Хун» с рождения «ничегошеньки не видит», но «бедняжке Ду Хун» хватило «мужества жить дальше». Ду Хун разозлилась. Она ненавидела, когда её называли «бедняжкой» и говорили, что она «ничегошеньки не видит». Ду Хун стояла с вытянувшимся лицом, но ведущую переполняли эмоции. Настало время подвести жирную черту, и ведущая проникновенным голосом задала важный вопрос:

— Ду Хун, почему ты сегодня захотела сыграть для всех нас?

Да уж, почему? Ду Хун и сама хотела бы послушать. В зрительном зале воцарилась мёртвая тишина. Ведущая сама ответила на свой вопрос, растрогав зрителей до слёз:

— Бедняжка Ду Хун хотела отблагодарить всё общество, каждого из вас, всех дедушек и бабушек, дяденек и тётенек, мам и пап и всех детишек за вашу любовь!

Скрипка только что звучала фоном, а вслед за голосом ведущей вышла на передний план, отдаваясь эхом во всём зрительном зале, во «всем обществе», в каждом уголке земного шара. Эта скорбная мелодия, похожая на погребальные песнопения, проникала в самое сердце. Ведущая внезапно задохнулась — ещё слово, и она сама разрыдалась бы. «Отблагодарить». Вот уж о чём Ду Хун не думала. Она просто сыграла отрывок из Баха. Хотела сыграть хорошо, но не смогла. За что отблагодарить? Кого отблагодарить? Она кому-то задолжала? Когда? Да ещё и «всему обществу». Кровь прилила Ду Хун к лицу. Она что-то сказала, чётко помнила, как что-то сказала, но микрофон уже вырвали из рук, так что слова были равносильны молчанию. Звук скрипки достиг уже кульминации и резко прекратился, как раз поставив точку после слов ведущей. Ведущая обняла Ду Хун за плечи и повела её со сцены. Ду Хун всегда ненавидела, когда ей помогают идти. Ею двигало тщеславие. Она может сама. Пусть она «ничегошеньки и не видит», но вполне в состоянии сама уйти со сцены. На неё же смотрит «всё общество». Ду Хун хотела вырваться из рук ведущей, но сила любви непримирима, и ведущая руки не разжала. Ду Хун так и спустилась со сцены, бережно поддерживаемая ведущей. Она поняла, что пришла сюда не из-за музыки, а ради того, чтобы подчеркнуть чужую любовь, а ещё чтобы вернуть долг. Долг этот Ду Хун пока не исчерпала, но трогающая за живое мелодия для скрипки замолвила за неё словечко. Окружающие плакали, и чужие слёзы покрывали её долг. Сделайте доброе дело, пожалейте меня! Руки у Ду Хун тряслись, ведущая вызывала у неё отвращение. И музыка тоже вызывала отвращение. Ду Хун подняла голову и гордо задрала подбородок. Так вот, оказывается, что за штука эта музыка. Дрянь!