Эмили Дин - Все умерли, и я завела собаку

– Насколько все плохо?

– Завтра они скажут нам больше. Ей дали диазепам, чтобы она успокоилась. Она хочет тебя видеть. – Голос Адама снова дрогнул. – Приезжай в больницу, Эм.

Все это ничуть не походило на вдохновенную историю победы над раком с поздравительными лентами, полуночными прогулками и статусными гостями. Я чувствовала, что изменить ничего нельзя.

Я медленно вернулась в салон, пытаясь припомнить, каково это – быть человеком, который вышел отсюда несколько минут назад. Быть собой до возникновения этого тугого комка боли.

Увидев мое лицо, симпатичный молодой парикмахер Ром обнял меня.

– Моя сестра, Ром… – пробормотала я. – У нее рак…

Я видела, как слезы смешиваются с потеками краски из-под черной нейлоновой шапочки.

– Мне нужно идти.

Я стащила с себя пеньюар.

– Все будет хорошо, – утешил меня Ром. – Мы всегда с тобой. Может, быстренько смыть краску с головы, прежде чем ты уйдешь? – добавил он вполне разумно, осознавая, что имеет дело с человеком, временно лишившимся рассудка.

Я прошла следом за ним к раковине. Вода лилась мне на голову, а я смотрела на глянцевые фотографии на стенах. Женщина с яркой помадой и геометрической стрижкой – хромово-желтый боб. Девушка смешанной расы с темно-вишневыми волосами. Мне стало стыдно, что в такой момент я оказалась в парикмахерской. «Что ты делала сегодня, Эм?» – «Красила корни. А ты, Рэйч?» – «А у меня диагностировали рак».

Я прыгнула в черное такси. На телефон пришло сообщение от одной из моих ближайших подруг, Полли. Она была моим верным другом еще с университетских времен. Полли спрашивала, как дела у Рэйч. Пока сестра лежала в больнице, Полли постоянно поддерживала меня, бросала свои дела, чтобы выпить со мной, утешала и отвлекала от тревожных мыслей. Дружба с Джейн создавала у меня утешительное ощущение собственной истории, а двадцатилетняя дружба с Полли была моей надежной опорой. Я писала Полли обо всех событиях моей жизни. Описывала странные спальни, где просыпалась. И собственные отвратительные поступки.

Но об этом написать я не могла.

Некоторые люди, когда им звонишь, сразу же отвечают. Полли была таким другом.

– У Рэйч рак, – сказала я и заплакала. Я плакала всю дорогу до больницы.

Пожилой таксист посмотрел на меня в зеркало и быстро отвел глаза.

Полли тоже заплакала.

– Рэйч справится, – сказала она. – Все будет хорошо.

У меня не было другого выхода, кроме как поверить ей. Другого выхода не было.

Когда я приехала в больницу, Адам и мама сидели у постели Рэйч. Рэйч была в розовом больничном халате, светлые волосы стянуты в неаккуратный хвост, глаза слегка остекленели от диазепама.

Я подбежала, чтобы обнять ее. Я собиралась не плакать, но у меня ничего не вышло. Скрыть что-то от сестры я никогда не могла.

– Все плохо, Эм, правда? Рак… – сказала она со спокойствием, которое меня поразило.

Она смотрела на меня знакомыми васильково-голубыми глазами под безумно идеальными бровями. «Отличные брови, мэм», – как-то шепнул ей мерчендайзер духов в нью-йоркском магазине, прежде чем брызнуть на нее парфюмом. И с тех пор мы постоянно твердили эту фразу друг другу.

А еще мы называли друг друга «Си». «Увидимся позже, Си», «Люблю тебя, Си». Эта буква заменяла другое неприличное слово, то, что угрожало чувствам, а не жизням. Мы подхватили его из книжки моего друга, комика Дэвида Баддиэла: так главный герой называл своего брата.

Мне хотелось обнять Рэйч и сказать: «Ну же, Си! Все будет хорошо!» Но сейчас это прозвучало бы фальшиво и неправильно. Я не знала, как разговаривать с сестрой, когда ей только что сообщили, что у нее рак. Я не могла называть ее «Си». Это было неправильно.

После диагноза работники больницы стали относиться к нам с особым почтением. Они выделили Рэйч отдельную палату, чтобы Адам мог остаться с ней и чтобы не тревожили другие пациенты. На ее телефон постоянно приходили сообщения от друзей. Все знали, что она в больнице, но не догадывались, насколько это серьезно. «Как дела?», «Надеюсь, все хорошо?» Каждое сообщение заканчивалось смайликами с поцелуями. Я попыталась представить, каково это – пребывать в таком счастливом неведении. Гадкий вирус. Какая-то инфекция, которая уложила Рэйч в постель.

Рэйч попросила меня перезвонить кое-кому. Я согласилась. Я хотела быть полезной, чтобы изгладить из ее памяти все те случаи, когда кричала на нее. Чтобы заставить ее забыть, как я украла ее плеер и три месяца не признавалась. Чтобы загладить свою вину, когда я отказалась подвезти ее во двор дома и высадила на улице, «потому что там трудно развернуться». А ведь тогда у нее были тяжелые сумки. И мама была с ней. Как я могла совершить такой чудовищный проступок?!