Тадеуш Новак - А как будешь королем, а как будешь палачом. Пророк

И опять танцевал я перед зеркалом, а в зеркале кружился сад, кружились зеленые, желтые и красные яблоки. Но не одну Марысю видел я там. В саду, среди яблок видел я лицо Хели, лицо парня из-за реки, Ясека, его вдовушку и молоденькую служанку, обеими руками обхватившую тяжелый живот. Я закрывал глаза, но по-прежнему видел все то же. Я притопывал все задорнее, все сильнее, до боли в ногах, присвистывал в два пальца, но не мог их спугнуть. Они были со мной. Они все были во мне. Вдруг музыка перестала играть. Я остановился.

— Ну, как, Петр? С Марысей танцевал? С одной Марысей? Признайся, милый мой.

— На свадьбе скажу, Мойше.

— Ну как хочешь, я подожду. А теперь иди спать. Ты совсем зеленый, как яблоко.

И музыканты, взвалив контрабас на спину и взяв скрипки под мышки, сорвали себе по яблоку на дорогу и ушли под ракиты. Над ними летел архангел. Я подошел к яблоньке, вынул из ветвей зеркало и положил его стеклом вниз. Потом, пошатываясь от малаги и от танца в саду и видя все время архангела, что летел теперь во мне самом, я забрался на сеновал. Так и заснул с пролетавшим сквозь меня архангелом. И чувствовал, что он дышит во мне. От его дыхания зеркало мутнело. Но я по-прежнему все видел в зеркале. И все в этом зеркале танцевали.

Утром, чуть свет, заявился на велосипеде полицейский при пистолете, с винтовкой за спиной. Привез повестку о мобилизации. О мобилизации я уже знал от учителя: год тому назад он один-единственный во всей округе купил себе детекторный приемник. Я как раз стоял у колодца и наливал воду, чтобы напоить лошадей, когда во двор вошел полицейский, ведя впереди себя велосипед. Он сорвал яблоко над колодцем, посмотрел его на свет и сказал:

— Какое прозрачное. Семечки все до одного видно. Чудно. И всех вас насквозь видно, — и, внимательно приглядываясь ко мне, добавил: — Ты тоже весь насквозь виден. Как яблоко. Как вода. Труса празднуешь, милый, да? А знаешь, есть такая птица — страус. Она чуть что — сразу голову в песок. А ты — в сено готов. Под перину, в сено. Знаю я вас, перинников. Рыдз [4] Эдвард Рыдз-Смиглый (1886—1941) — в 1939 году, в канун войны, глава государства и главнокомандующий польской армией. вам не нравится. Витоса [5] Винцентий Витос (1874—1945) — политический деятель, один из основателей и руководителей крестьянской партии — Стронництво людове. вам подавай. А Витос ваш штаны обмочил. И еще обмочит. Он только это и может.

И, надкусив яблоко, полицейский сел на велосипед. Когда он проезжал через калитку, на него набросился пес. Бешено лая и подпрыгивая, пес старался схватить жандарма за штанину. Тот, целясь носком в песью морду, пытался отогнать его. Не глядя на тропинку, что вела под ракиты, он въехал в какую-то колдобину, потерял равновесие и растянулся во весь рост. Пес только этого и ждал. Он тут же вцепился полицейскому в ногу. Тот закричал. Из разорванных выше колена брюк виднелось белье. Я свистнул псу, готовому наброситься снова. Полицейский с трудом привел себя в порядок. Таща за собой велосипед, хромая, вернулся во двор и снял винтовку с плеча.

— Отойди от собаки.

— Да что вам от нее надо? Тоже мне герой, с собакой воевать собрался! Пошли бы со мной. Там собак много. Вот и постреляете.

— Тогда штраф плати, деревенщина.

— Ладно. Когда вернусь. А от пса держитесь подальше. Свою породу почуял, вот и цапнул.

— Я бы тебе показал «свою породу». Счастье твое, что ты на войну идешь, поганец.

И полицейский, сев на велосипед, уехал под ракиты. А оттуда — в деревню. Только когда он исчез за домами, я заметил, что пес, поджав хвост, подняв морду к небу, лежит на моих босых ступнях. В его старых глазах, наполовину затянутых бельмами, отражалась верхушка яблоньки, той, с почти прозрачными яблоками. Я хотел подойти к ней, сорвать яблоко и посмотреть на свет, правда ли в нем видны семечки. Но еще залитое водой солнце выскочило из-за угла дома, ослепило меня, и я увидел в кроне яблоньки то белое лицо с глазами и ртом, выбитыми пулями, которое проступило из-под коры осины. Его с двух сторон несли в руках улыбающийся Моисей и парень из-за реки. Я пошевелил левой и правой ступней. Пес привстал на передние лапы, и то лицо стало еще ближе. Я пнул пса в брюхо. Он заскулил и убежал в ригу.

Только теперь я заметил, что все еще держу в руке бумагу. Я стал читать ее. Сомнений не было. Это был я, Пётрусь, тот, кого кутали в шаль, несли по снегу через огороды к деду с бабкой, тот, кто садился весной в саду на красную игрушечную лошадку, забирался на все деревья в округе за грачиными яйцами, спал в конюшне рядом с новорожденным жеребенком. Пётрусь, Петр, тот самый, что пел на хорах о Христе, пронзенном копьем, охранял Ясека, снимавшего кур с насеста, прихлебывал кипящий бульон, носил кузнецу сухое дерево на бричку, лежал возле Хели на соломенной крыше, шел с Марысей и Хелей поутру с реки еще несколько дней назад. А теперь я в звании ефрейтора бежал с винтовкой в руках по широким полям, раскинувшимся за повятовым городком. Я перезаряжал винтовку и стрелял. Бежал и стрелял. Передо мной был лес. На стене подступавшего ко мне леса все появлялись и появлялись из осиновой сердцевины белые лица. Осиновые лица, разевая рты, кричали: