Я принимаю возможность наказания. Сильного или слабого, быстрого или мучительно-медленного… любого. Но ни одно наказание, даже за неописуемую жесткость, не прописано таким временем.
Эдварда раздирают на клочья. Я смотрю на это каждый день — яд, пули, бомба, лекарства… все его слабости, все легко пробиваемые места — все в игре. Мучители моего похитителя не останавливаются ни перед чем. Не дают ему ни минуты отдыха, дабы перевести дух.
И пусть, глядя на Джерома, я знаю, что он справится, верю… но последнее время даже мне начинает казаться, что из этой канители нет выхода. Замкнутый круг, неразрывная цепочка, чьи звенья спаяны так крепко, как возможно.
А он внутри.
Он заточен среди этого безумия. Он в клетке.
Не сегодня, так завтра что-нибудь произойдет. Страшное, ужасное… что-то, что отнимет его у нас с Джеромом.
В горле образуется комок. Не вижу смысла бороться с ним сейчас. Имею ли я право хоть немного поплакать?.. После сегодняшнего?
… Господи, когда-то я просила за себя. За то, чтобы остаться в белом особняке вместе с Калленами и не возвращаться в логово Джеймса. Избежать боли и страданий, которые он, не скупясь, мне причинял.
… Просила за Джерома, умоляя помочь этому маленькому, светлому ангелу превозмочь ужасы, пережитые в столь раннем возрасте и стать обыкновенным, счастливым ребенком. Беззаботным.
… А сейчас я прошу за Эдварда. За этого невероятного, противоречивого мужчину. За сильного и невероятно слабого одновременно. За уязвимого, хрупкого человека, запутавшегося и нуждающегося в помощи. Я прошу позволить ему отдохнуть — от покушений, мафии, терзаний о будущем сына. Позволить дышать свободно хотя бы несколько часов…
Господи, я прошу тебя оставить его с нами. На такое долгое время, какое в принципе возможно для людей. На такое, какое позволит ему стать счастливым.
Пожалуйста!
Судорожно вздыхая, игнорируя обосновавшиеся на щеках слезы, наклоняюсь к Эдварду, кусая губы. Мягко прикасаюсь ими к солоноватому, вымокшему лбу, полной грудью вдыхая знакомый аромат. Не отстраняюсь, пока мужчина не замолкает. Пока все бормотания, шепот и другие звуки, сопровождающие его последние полчаса, не пропадают…
* * *
Тельце Джерома — маленькое и теплое — лучше любых успокоительных. Лежу, тесно к нему прижавшись, напряженно глядя в окно, за стеклом которого начинает серебриться утро. Мягкими волнами туман покрывает могучие стволы сосен, стелется по траве, заполняет воздух, укрывая белый особняк от посторонних глаз — его невозможно разглядеть из леса сегодня…
Хоть какое-то ощущение безопасности. Чем больше наблюдаю за тем, что происходит, тем больше сомневаюсь в нашей защищенности.
И действительно — о какой защищенности может идти речь, когда предают те, в ком был уверен?
Марлена.
Марлена, которой и я, и Эдвард безоговорочно доверяли, сделала… то, что посчитала нужным. Разумеется, из-за смерти дочери, разумеется, от горя, разумеется, её можно оправдать, но…
Я не могу. Не могу, вспоминая вопли моего похитителя в ночной тишине.
Не могу, вдыхая запах белокурого ангела в моих объятьях.
Каллен не прав — он может защитить Джерома даже в одиночку. А я навряд ли смогу и со стеной из телохранителей. Если бы по вине домоправительницы Smeraldo не смог…
«Вовремя позвонили».
Поворачиваю голову, поспешно утыкаясь лицом во влажную наволочку подушки. Слезы давно кончились, их остатки — все, что могут предложить глаза. Но не нужно, чтобы Джерри слышал меня.
Кровать теплая. Под толстым одеялом, на свежих простынях, с подушками, огромными, пуховыми, белыми, как снег, спать — одно удовольствие. Однако сна нет.
Едва закрываю глаза, сознание с готовностью выуживает из недр памяти все связанное с попытками расправиться с Эдвардом, разрисовывая их ярчайшими из возможных красок.
Вот испуганный Джаспер после того, как сообщил мне об отравлении.
Вот дрожащий мужчина, прижимающийся ко мне, сгорающий в бреду, пока его организм усиленно пытается побороть яд.
Вот изувеченные, густо покрытые кровью ладони, которые протягивает мне Каллен, шепча, что все закончилось.
Вот эта ночь… удар в плечо, хриплый голос, потухающая в малахитах надежда на спасение…
Я свожу себя с ума подобными нескончаемыми размышлениями, но ничего не могу поделать. Остановить их непосильная задача. Иногда, кончаясь внезапно и быстро, они вспышкой нового воспоминания делают лишь больнее. Разрозненные, не всегда законченные, полупрозрачные и тяжелые, неподъемные, невероятно изматывают. Глаза саднит от напряжения, а руки, стискивающие простыни, отзываются болью в побелевших костяшках. Как я хочу спать. Как сильно хочу немного побыть там, где нет ужаса реальности!
Читать дальше