Но потом сознание занимает образ Марлены, и ответ находится сам собой: стоит. Не могу понять, почему я так привязалась к этой женщине. Она производит хорошее впечатление, выглядит доверительно и вкусно готовит, но разве это повод? Для чего я ломаю все то, что так долго пыталась построить?..
Схожу с ума. Однозначно.
Один разговор с домоправительницей перевернул все в сознании с ног на голову.
А может, дело в том, что я не хочу допускать убийства, что собирается совершить мой похититель? И Джеймса, несмотря на то, как сильно ненавижу и боюсь, и Марты, которую была готова растерзать собственноручно.
… Больше я не вижу домоправительницы. И она не видит меня. Видимо, понимает, что ничего из затеи не вышло. Вполне справедливо избегает. Я была её последней надеждой. И я миссию провалила.
Миссис Браун так же потеряла всю ту напускную услужливость и спокойствие, какое излучала. Приходя в белую спальню с завтраком, обедом и ужином, она злобно смотрит на меня, излишне шумно переставляя еду на стол. Неужели представляет предательницей?
И только Джером по-прежнему не считает меня врагом. Он утешающе смотрит, крепко обнимает, пытается состроить улыбку, когда я стараюсь развеселить его…
Малыш преображается с отъездом папы. В худшую, разумеется, сторону.
Затихает, умолкает и даже не собирается возвращаться к прежнему состоянию, пока мой похититель не вернется. А дни, как назло, идут чересчур медленно.
… Понедельник проходит точно так же, как вторник. Дождливо и серо, болезненно. Бессмысленно.
Среда мало чем призвана от них отличаться.
Утро с громким дождем, день под пеленой туч и вечер, пронизанный отчаяньем.
Укладываясь спать сегодня, принимаю решение извиниться перед Эдвардом завтра. Позвоню ему и попрошу прощения. В конце концов, это будет честно. Если забыть, что домоправительница — мать Марты, она и вправду получила заслуженное. Я бы сама отдала ей это, если бы представилась возможность и не всплыли на поверхность новые неутешительные факты.
Джером устраивается рядом, обвивая меня ладошками за шею. Целуя, прежде чем отправиться к Морфею.
Пробираюсь в сонное царство вслед за ним, когда посторонние звуки в идеально тихой темноте комнаты вынуждают проснуться.
Мгновенно открываю глаза, инстинктивно прижимая малыша ближе к себе.
Никому не отдам. Никому не позволю тронуть.
— Белла… — хриплый, тихий-тихий, дрожащий голос, кажется частью тишины, — Белла…
Глаза постепенно привыкают к темноте, в какой-то момент различая у кровати ещё более темное, чем все вокруг, пятно. Довольно большое.
Луна скрылась за тучами, и поэтому разглядеть лицо ночного гостя весьма проблематично.
Не отвечаю, натягивая одеяло повыше. Пряча маленького ангела от любого, кто покусится на него.
— Б-бел… Белла, — голос обрывается, а затем появляется снова. Надламывается, словно тонкий весенний лед. Ледяная рука хватает мою прежде, чем я успеваю помешать ей. Тянет на себя, больно сжимая.
Длинные пальцы подсказывают бредовую, но хоть какую-то догадку.
— Эдвард? — полностью уверенная, что ошибаюсь, все же поднимаю голову, стремясь увидеть пришедшего получше.
Хватка усиливается, подтверждая сказанное. Её обладатель шумно, с громким хрипом, втягивает воздух.
Сонливость окончательно спадает. Трезвость, пришедшая ей на смену, помогает действовать правильно.
Оставляю за спиной Джерри, отпуская его, когда пробираюсь по простыням ближе к краю кровати. Пока не могу поверить в реальность происходящего, но судя по тому, как белеют от неимоверной силы мужчины пальцы, почему-то липкие и мокрые одновременно, все правдиво.
— Эдвард, — останавливаюсь у самого края, свободной рукой накрывая ту, что сдерживает меня, — почему ты здесь? Что произошло?
Среда, ведь так? Суббота — назначенный день. Почему он вернулся раньше? Ночью… без предупреждения…
Вопросов много, а ответов не получить. Если это и вправду мой похититель, то он явно не намерен сейчас разговаривать.
— Все кончено, — всхлипывает Каллен, и длинные пальцы разжимаются, отпуская мои, когда голова их обладателя безвольно опускается на белые простыни, — все кончено, Белла…
Пока я тщетно пытаюсь понять, о чем он говорит, луна покидает свое пушистое укрытие, освещая комнату ярким, почти дневным светом.
Придушенно вскрикиваю от ужаса, едва светлая спальня предстает на обозрение.
Кроватные бежевые простыни, так же, как и мои руки, в том месте, где Эдвард касался их, покраснели. Насыщенный кроваво-красный цвет вполне очевидно обрисовывает ситуацию.
Читать дальше