— С повышением по службе, — поднимая бокал и кивая мне, Эдвард громко смеется, — с полу-банкрота до почти-банкрота. Дело времени, как говорится.
Забывая и о корице, и об ужине, и о чертовом пироге, с трудом делаю несколько шагов до кухонной тумбы. Останавливаюсь, застывшими глазами наблюдая за мужчиной.
— Ты пьешь…
— Ага, — он запрокидывает голову, продемонстрировав распущенный галстук, грязный воротничок белой рубашки и отсутствие одной пуговицы на груди. Пиджак небрежно отброшен на пол, обувь так и не снята — он в ботинках, а штаны, такое ощущение, вытирали все стены нашего коридора. Не удивлюсь, если это было так.
— Ты обещал, что не будешь этого делать.
— Как мне сегодня напомнили, я много кому и много чего обещал…
Это не первый его бокал. И даже не второй. И не третий. Это полбутылки вдогонку к уже выпитому. Глаза в пелене, движения размашистые и раскованные, а дыхание удивительно глубокое. Отпечаток алкоголя уже уверенно разместился на бледном лице. Это не мой Эдвард.
— Ты можешь объяснить, что случилось? — я начинаю злиться. Не столько из-за загадок, которыми говорит, сколько из-за возвращения к спиртному и порче той пятницы, что мы условились сделать человеческой. К тому же, я очень сомневаюсь, что его организм способен сейчас выдержать прежний темп возлияний. Он слишком бледный и измотанный.
Каллен переводит на меня мутные, но в то же время сияющие всеми цветами радуги глаза. Призывно похлопывает по стулу рядом с собой, плеснув виски во второй бокал.
— Я не собираюсь пить, — складываю руки на груди, отбросив к холодильнику корицу и кошелек, — я хочу, чтобы ты мне все объяснил и пошел спать. Немедленно, Эдвард.
Тону своего голоса удивляюсь, но не сильно. Эдвард больше удивляется. И жесткость каленым железном выжигает маску на его лице.
Он поднимается со стула, удержав равновесие. Он делает шаг от стола, забрав с собой бутылку и проигнорировав стакан.
— Я расскажу, — кивает, состроив серьезный вид, — тебя это должно обрадовать, Изабелла. Как никак, твой почитатель взлетел до небес.
— Эдвард, пожалуйста…
— Ладно, — он примирительно поднимает руки вверх, предварительно глотнув прямо из горла обжигающего пищевод напитка, — слушай.
Мне хочется подойти и придержать его. Он стоит в опасной близости к столу и, если упадет, вполне возможно, что разобьет голову. А еще стулья, хрусталь, стекло бутылки…
Но не могу. Запах и здесь невозможен, а возле Эдварда, от него самого… я очень боюсь, что дело кончится очередной грязной раковиной. Боже мой, если это не токсикоз, тогда что?..
— Это сказка об акциях, — откашлявшись, с вступительным жестом фокусника начинает мужчина, — жили-были акции, которые не тужили. Они покупались, продавались, вели безбедное существование и росли, становясь все более ценными членами финансовой пирамидки. Их потолок был довольно близко и все это знали — надо было чуть-чуть подтянуться. Однако вдруг… появился на горизонте самолет. Коричневый, с большими крыльями и огромным эго. Он не представлял опасности, думали они. Он пролетает мимо…, но самолет оказался слишком большим, хоть и едва достроенным. Он махнул крыльями — и акции посыпались со своего пьедестала вниз. Знаешь, как карты, когда выдергиваешь одну из основания, да, Беллз? И так — ба-бах на пол! В реку из сотен тысяч долларов… по лужайкам, лугам, берегам… и безвозвратно.
Он говорит, говорит, говорит и лицо становится все темнее, желваки видны ярче, а ладони слишком сильно сжимаются в кулаки. Чувства в голосе становится больше, ненависть опаляет, ужас отвешивает поклон, а вокруг все становится холоднее. Я с трудом отваживаю себя от желания отшатнуться. Черт подери…
— Что ты несешь?..
Каллен свирепеет. Буквально так, прямо на глазах. Губы приоткрываются, дыхание становится хриплым, а темные оливы страшно блестят. Он ожидал, что я пойму все из этого спектакля?..
— Акции, Изабелла. БАБАХ! — громко повторяет, схватив со стола стакан и, для пущего эффекта, швырнув в холодильник, — НА ОСКОЛКИ!
— Упали акции?..
— Грохнули, — на сей раз Эдвард делает два больших глотка из бутылки, совсем не по богатому после этого вытерев губы ладонью. Капельки виски, не задетые ей, текут по его щеке, подбородку и шее. Грязнят рубашку больше прежнего — теперь я понимаю, почему воротник такого желтого цвета.
До меня начинает доходить.
— А туз?.. — цепляюсь за свое единственное воспоминание о том разговоре.
Читать дальше