АlshBetta - Золотая рыбка [СИ]

Легонько касаюсь холодной и жесткой материи аксессуара. Пальцы подрагивают, но усиленно это скрываю, даже дыхание затаиваю. Нерешительно и осторожно, будто бы чем-то рискую, распутываю узел, намереваясь привести его в божеский вид.

Эдвард не двигается с места и дышит, мне кажется, тоже не слишком ровно. Он наблюдает за каждым моим движением, он почти пропускает их через себя. И о чем-то думает. И молчит.

От него пахнет моим одеколоном: тем, что купила я. А рубашка на нем из набора тех, что подарила ему в Австралии, на вторую двухмесячную годовщину нашего знакомства. Кажется, они из какого-то особого экологического и чистого материала — удобно, не раздражает кожи и прекрасно отстирывается. Тогда мне казалось, не может быть вещи идеальнее.

— Подними голову, пожалуйста…

Не прекословя, он слушается, дав мне доступ к своей шее. Затягиваю петлю, стараясь сделать ее как можно более комфортной и не удушить мужа. Почему-то верится, что сегодня он не признается, что я завязала слишком туго.

— Нормально?

— Да, — шепотом подтверждает Каллен, легонько кивнув. Теплое дыхание касается моего лба, а руки, прежде удерживаемые по швам, дергаются в направлении моей талии.

Я прикусываю губу, мотнув головой, мужские ладони тут же замирают, не смея сдвинуться и на миллиметр.

— Ты порезался? — вдруг замечаю, проведя кончик галстука под петлю. Незаметный с двух шагов и прекрасно прорисовывающийся сейчас, когда смотрю на него с расстояния тридцати сантиметров, порез свежий. Не кровоточит уже, но свежий. Утренний.

— Новая бритва, — успокаивая меня и призывая не беспокоиться, объясняет Эдвард. Его голос стал глуше со вчерашнего дня. Исчезли в нем любимые мной нотки.

— Обычно новые безопаснее старых…

— Исключительно при правильной их эксплуатации, — он хмурится и хмурость без труда просачивается в баритон. Мои пальцы дрожат сильнее.

— Но ты-то знаешь, как их все эксплуатировать… никаких ошибок.

Смешок мужчины выходит таким вымученным и горьким, что слезы после него — самое ожидаемое, что может быть. Только вот их нет. Не будет.

— Не знаю, — опровергает он, так и не опустив голову, потому что я все еще вожусь с петлей, — я ничего о них не знаю, вот моя главная ошибка.

— Зачем тебе знать? — таки закачиваю с той работой, какую не могла больше доверить никому. Подтягиваю кончик пониже, придавая галстуку нужный вид.

— Затем, что я хочу с ними жить, — не выдержав и самой маленькой паузы, докладывает Эдвард.

Его руки предпринимают вторую попытку оказаться у меня на талии и на сей раз не терпят поражения. Касаются легонько, бережно, будто впервые. Ощущать их под тонкой материей пижамной рубашки горько-сладко. Я никогда не смогу отвыкнуть от тех чувств, которые переполняют, когда Эдвард меня касается. Пусть даже так. Пусть даже через одежду. Пусть даже теперь.

В ответ я кладу руки ему на плечи, смахнув несколько невидимых пылинок. Тихонько усмехнувшись, киваю, отваживая слезы появляться на щеках. У них нет этого права.

— Их желания созвучны с твоими.

Мужчина облегченно, так, будто услышал самые главные слова, выдыхает. Его губ касается улыбка, и я даже не видя его лица, могу утверждать, что это именно так.

— Спасибо им…

Я поднимаюсь с плеч чуть выше, робкими движениями пальцев подбираясь к шее. Миную выглаженный и чистый воротничок рубашки, не касаюсь больше галстука. Притрагиваюсь к коже. К ее маленькому островку, как раз недалеко от печально знакомого пореза.

— Ты приедешь сегодня к обеду?

То, как он прочищает горло перед ответом, меня настораживает. Секунда нежности, повисшей между нами, бесследно испаряется. Я отчаянно пытаюсь ухватиться за нее, коснувшись калленовской щеки. Но по-моему, уже поздно.

— Беллз…

Не надо. Ну пожалуйста, пожалуйста, не надо! Не говори мне!

— Не приедешь? — голос не вздрагивает, хотя это желание присутствует в нем с самого начала. Я подавляю его. И с нетерпением, которое сродни умопомешательству, жду ответа.

— У меня встречи до трех, а потом совещание, — извиняющимся, скатывающимся до шепота тоном пытается объяснить мне Эдвард, — извини пожалуйста. Сегодня нет.

Мне удается со спокойствием, без лишних эмоций принять эту новость. Удается даже мягко и понимающе кивнуть ей, и без труда, без всхлипов отстраниться.

Прежде чем посмотреть мужу в глаза, я смаргиваю слезы. Зачем они мне? С чего мне грустить? Это ведь так просто… так хорошо, что он вообще здесь. И что он со мной разговаривает. Я смею чего-то еще хотеть? Я смею ждать, что он станет постоянно ко мне возвращаться? Глупая какая…