АlshBetta - Золотая рыбка [СИ]

— Мне бы хотелось извиниться, — негромко, сделав вид, что не услышал меня, просит мальчишка.

Я вскидываю бровь. Не думаю, что на своем месте, вдалеке от окна и двери, в темном углу кровати, хорошо заметна. Он не найдет меня, пока не включит свет. А включить не посмеет.

Надо же, как все быстротечно. Теперь я жестока.

Меланхолично повторяю:

— Пошел вон.

Но мальчишка упрям. Достаточно, как оказалось. Еще одно интересное наблюдение. Жалко только, что сил наблюдать уже не осталось.

Происходящее все эти дни кажется сном. Каждая минута, каждая секунда… все вокруг. Это странный, страшный, цветной сон. А я все никак не могу проснуться. А я все заперта своим же сознанием.

И как только у меня хватало мужества все это терпеливо сносить? Смирение, пожалуй, движущая сила номер один. Я тому доказательство.

Но даже у самых ярых причин бороться бывает окончание. Они притупляются. Свет становится темнее. А мир… мир окрашивается серым.

Слова Даниэля, хоть никогда ему и не признаюсь, обрезали во мне ту крохотную нить, на которой держалось все. Он первый напомнил мне о том, что я потеряла ребенка… первый из всех. Его почетная доля…

И правда. Малыша нет. Эдварда нет. Меня нет.

И не имею никакого представления, будет ли еще хоть кто-нибудь или что-нибудь хоть однажды.

Пессимистично.

Оптимизм мой больше не приходит. Он повесился.

— Я был несправедлив к тебе и хотел бы загладить свою вину, — приняв, что общаться с ним не намерена, Даниэль стремится высказаться и облегчить душу не выходя за установленные рамки. В темноте, почти в коридоре, он — точно призрак. Только голос, который мое подсознание не в состоянии еще воспроизвести в точных тонах, подсказывает, что все происходит на самом деле. — Ты хотела утешить меня, а я высказал ненужные мысли. Это неправильно.

Да он сердобольный… или просто совесть не дает спать? Но кто я такая, чтобы устраивать распри с его совестью?..

Хоть и нечего больше там хранить, я в защищающем жесте накрываю живот рукой.

— Я тебя услышала.

— Меня надо простить.

— Очень дерзко.

— Но я готов извиниться как следует.

Я не выдерживаю. Боже мой, он выжимает из меня последние капли. Рухнула целая крепость с его сегодняшним «а чего заслуживаешь ты?». Неужели мало? Неужели надо раскидать оставшиеся камни?

Какой жестокий мальчишка…

— Даниэль, мы поговорим утром. Ты смотрел на часы? Иди спать.

Нотки, проскользнувшие в моем тоне, его смешат.

— Он говорит со мной так же.

— Кто говорит?.. — я спрашиваю, а ответ знаю. Забавно получается.

Мой нервный смех немного разряжает для мальчишки атмосферу. Только не понимает он, что далеко не в лучшую сторону.

— Аро…

— Больше не скажет.

В комнате становится тихо. Даниэль проглатывает мою острую фразу. Менее острую, чем его, конечно, но тоже сойдет.

— Считаешь, я был прав? Никто не приедет?..

Мне становится холодно. Накидываю на плечи свое большое и теплое одеяло.

— Не знаю… — честно отвечаю ему. Даже чтобы уколоть не хочу соглашаться. Нельзя так.

Даниэль глубоко, тяжело вздыхает. А потом я слышу его шаги в направлении своей постели.

Пораженная наглостью, не могу удержаться. Сажусь, резко к мальчишке обернувшись. Еще спасибо бы сказал, что не видит меня в полном свете в таком виде. Испугался бы.

Может, включить лампу?

От юного Вольтури пахнет корицей. Странно, что этот запах я раньше не почувствовала.

— Изабелла, — он мягко опускается на самый краешек моей кровати, не сдвинув ни простыни, ни одеяло даже на миллиметр, — я не хотел говорить то, что ты в итоге услышала. Это было действительно очень жестоко.

— Тебе ли судить о жестокости…

— У моей матери тоже был выкидыш. Я помню, каково было ей.

Я хмурюсь.

— Я думала, ты был у нее единственным…

— В итоге да. Ее ухажер оставил нас, когда понял, что детей у нее больше не будет. Если бы не деньги Кая… мы бы просто умерли с голоду.

— Ты всегда зовешь его «Кай»?

— Я никогда не чувствовал его отцом, — пожимает плечами мальчишка, закатив глаза, — мой отец, любовник и друг — Аро. Наверное, я сам изначально поставил его в такие рамки… ты права была, я его не заслуживаю.

Меня пробирает на смешок. Правда, сквозь слезы.

— Он тебя не оставит. Ты знаешь это лучше меня.

— Может быть, — Вольтури робко соглашается со мной, но ни в его тоне, ни в его движениях не узнать того человека, что играл на виолончели как последний раз, того безумца, что он пытался изображать. И слезы его, и взгляды, и рыдания…