Агустин Гомес-Аркос - Ана Пауча

Ана Пауча часами стирает и гладит гардероб своих подопечных. Здесь все – от передника служанки до свадебного платья. Карлица – пакистанка, с неизменной иглой в руке, считает для себя делом чести одевать их по последней мода. Она никогда не забывает купить каждый месяц французские журналы «Жур де Франс» и «Мари-Клер», оттуда черпает свои замыслы. Она обожает королей и тряпки. И еще, конечно, ученых собак, которые выступают в цирке. Эгерия с кроваво-красным ртом называет это духом дома. По-французски. Прежде чем преуспеть в роли ведущей, она долгое время провела в танжерском борделе. Там-то и стала полиглотом. Ее дорожный тюфяк – настоящая свинячья подстилка, но не похоже, чтобы это раздражало господина директора.

Вечером все звери одеты и причесаны, тщательно вычищены от пасти до когтей (смуглая карлица героическими усилиями сплетает перья на хвосте попугая так, что его можно выдать за допотопного павлина – единственный выживший экземпляр, поверьте мне на слово, сеньоры и синьорины, из породы, исчезнувшей сто десять веков назад, но именно они некогда украшали высокие троны королей Атлантиды), и, когда все оказываются под залатанным куполом, Ана Пауча снова превращается в ребенка и, спрятавшись за скамьями амфитеатра, смотрит представление.

Эгерия с ртом-раной, с опутанными блестками жирными телесами, на высоченных каблуках, что придает ей вид чудовищного паука, с выступающими вперед, словно у вампира, зубами, хриплым и таинственным голосом перечисляет неслыханные сюрпризы, ожидающие дорогую публику: двойная жизнь природы, о которой мы даже не подозреваем, потрясающее знание тайн вселенной благодаря посредничеству тела-экрана феномена. Она изливает длинный список чудес, извиваясь в чувственном ритме румбы, – переодетый женщиной Люцифер, который пренебрегает режимом, но не утратил своей опустошительной энергии. Под куполом сгущается жара, смешиваясь с удушающим запахом людского пота и пылью Дети захвачены постыдными, недетскими мыслями, виноватый румянец окрашивает их щеки, губы пересыхают. Но вот появляются клоуны, они кувыркаются и гримасничают. Однако тщетно, им не удается отвлечь внимание публики от прелестей красавицы, выкупленной у сарацинов, как объявляет своим хорошо поставленным голосом господин директор.

Ана Пауча тоже сидит с раскрасневшимися щеками и хохочет до слез, она снова – так поздно – превратилась в ребенка.

Или, скорее, это ее сын Хесус Пауча, малыш, более, чем ее другие дети, наделенный богатым воображением, проснулся в ее влажном от слез взгляда старой женщины?

Трудно сказать.

В тихие вечера, когда Паучи не выходили в море, он читал вслух «Маленьких бродяг», голосом придавая каждому персонажу реальный, живой тон, как если бы он сам протащился нищим по всем дорогам мира. А он всего-навсего ходил в школу в соседней деревне. Прирожденный комедиант, улыбаясь говорил Педро Пауча. Плут. Из него мог бы получиться судья!

Зачарованная, она кивала головой, неутомимо штопая носки своих мужчин. Это было задолго до того, как ее руки сели на мель, застыли в бездеятельности на черных берегах ее вдовьей одежды.

Время от времени эгерия-полиглот и господин директор устраивают себе праздник в том отделении фуры, где обосновалась Ана Пауча с цирковыми животными. Господин директор торжественно тушит свою сигару, протягивает Ане арабское покрывало кричащей расцветки (происхождением, возможно, из танжерского борделя) и очень вежливо просит ее часок, не больше, посидеть в джипе с клоуном-хитрецом. Эгерия предлагает ей свою бутылку анисовой. Ночь холодная, говорит она, уже снимая бюстгальтер. Не беспокойся, цыпонька, все будет быстро.

Но они всегда задерживаются там часа на три, сон вдруг одолевает их в разгар пылких объятий.

Все это время клоун-хитрец, коверный, не открывает рта. Поглощенный своими думами, он словно прилип к сиденью джипа. Экзотическая карлица, поверяя Ане Пауче всякие сплетни, сказала ей как-то, что у клоуна есть о чем вспоминать. Кажется, в его жизнь вошла роковая женщина. Чтобы не позволить забвению вычеркнуть из его памяти образ этой женщины, он поклялся никогда о ней не говорить. Ни о ней, ни о той ране, которую она ему нанесла. У каждого свое бремя молчания. Эта карлица-пакистанка так хорошо говорит по-испански, даже странно. Можно подумать, что она родом из окрестностей Валенсии. А ведь путь от Валенсии до Пакистана черт-те какой. Тайны цирка.