Агустин Гомес-Аркос - Ана Пауча

В этом городе, как и во всех прочих, тоже есть жандармы. Вот они никогда не пройдут мимо протянутой руки. Жандарм одет в голубой мундир. Не то что полиция или Гристапо. И он не такой злой. Он приводит ее в камеру предварительного заключения при мэрии и, вместо того чтобы прочесть нравоучение о том, что нельзя бродяжничать и просить милостыню, предлагает миску супа. Каждый мужчина рожден матерью. Каждый мужчина хранит в своем сердце образ старой женщины, которая была, есть и всегда будет его матерью, думает Ана-нет.

Он задает ей вопросы.

Почему она пристрастилась к нищенству?

Она не пристрастилась. Она путешествует, возмущается нищета, не утратившая чувство собственного достоинства.

Но когда отправляются в путешествие, особенно в вашем возрасте, находят себе спутника, говорит голубой мундир.

– У меня никого нет.

– Куда вы идете?

– На Север.

– Зачем?

– Повидаться с сыном.

– Он живет на Севере?

Молчание.

– Где он находится, вам сын? В каком городе?

– Он в тюрьме.

Мать, у которой сын в тюрьме, уже не соответствует тому образу матери, который создает себе любой другой человек (даже если он жандарм). Мать, у которой сын в тюрьме, изменила свою природу, стала матерью преступника. Иначе говоря, тоже преступницей, думает Ана-нет.

Значит, вы не спешите. Вы можете позволить себе задержаться на день. Вам не грозит, что сын уедет, не предупредив вас.

Задержаться на день?

Мы готовим одни праздник, дорогая сеньора. Своего рода национальный праздник, массовую манифестацию в поддержку отечества, нашего отечества. Проезд и питание оплачены. Сверх того небольшое денежное пособие, двести песет, на карманные расходы, если вам угодно, чтобы не ущемлять интересы трудящихся. Отечество и трудящееся для нас – единое целое!

Надлежащим образом окрашенная энтузиазмом речь жандарма, однако, несколько туманна. В ней не хватает главного. Или же оно в избытке. Ана Пауча никак не может уразуметь, кто это мы, чьи заслуги и благородство он превозносит. Ее мужчин больше нет, а сама она и подавно не знает, кто такие трудящиеся. Что же касается отечества… К нему она относятся с подозрением, для нее отечество – лишь образ краха, смертоносное слово. Что еще хочет это отечество сделать после того, как оно отняло у нее мужчин? Отечество и вона – две стороны одной медали. Но двести песет могли бы немного облегчить ей жизнь, позволили бы кое-что купить, например эспадрильи, чтобы уберечь ноги.

Она говорит: да, сеньор полицейский, если вам угодно… Меня только смущает, что я не умею петь.

Неважно. Она сделает вид, будто поет. Во весь голос. Будет открывать рот. Вот так. Вот! Голубой жандарм доволен. Он предлагает ей еще миску супа и кусок сыру. Улыбаясь, он называет ее бабушкой.

Иногда и полиция бывает любезной, думает Ана Пауча. Ведь они тоже люди. Как и все! Она улыбается. Она присаживается на скамью и ест. Потом старается немножко пригладить волосы на своей голове воительницы. Привести в порядок рваную одежду. Хорошо же она, должно быть, выглядит! Ана-достойная.

Через решетки камеры предварительного заключения, где ее попросили подождать, Ана Пауча видит в главном дворе огромный стол на козлах, словно там на пиршество ждут циклопов. Вокруг суетится видимо-невидимо жандармов в голубых мундирах. С грузовиков, тянущихся нескончаемой вереницей, сгружают огромные корзины с бумажными мешками странной раскраски – цвета национального флага: красный, желтый, красный. Это завтраки, которые призваны поддержать вокальные усилия толпы исступленных манифестантов. Здесь все делается как следует, с размахом. Организаторы знают, что пустой желудок не располагает людей к восторженным крикам. Если обстоятельства требуют, зверей надо подкормить. У цирка свои законы.

Когда солнце наконец всходит, от грузовиков не остается даже тени. В просторном дворе тихо. Огромный буфет приготовлен. Словно за ночь родилось это дающее пропитание чудо.

Ана Пауча глядит во все глаза. Плотный ряд жандармов окружает стол, несет караул у ворот, глаза у них сонные, руки как дубинки.

Прибывают женщины из женской секции фалангистов, на них серые мужские костюмы, голубые рубашки с галстуками, на груди, прямо против сердца, красным вышиты ярмо и стрелы. Символ Фаланги, толстые носки цвета темной охры, черные туфли на низком каблуке, головы украшает баскский берет, под которым скрыты стриженные под мальчика волосы. Взгляд цепкий, словно у хищной птицы, и, похоже, они гордятся тем, что в день манифестации являют собою не только поучительную историческую реминисценцию.