Ксения Букша - Чуров и Чурбанов [litres]

Аги набрала Чурбанова.

– Чурбан, как тебе не стыдно-то.

– Ну, я подумал – вдруг поможет? – осторожно сказал Чурбанов на той стороне. – Эта актриса на самом деле почти слепая…

– Мудак, – Аги убрала телефон.

Глаз не прозрел, и второй не стал видеть сразу как два. Но шли месяцы, и мозг Аги окончательно поверил в произошедшее, перестал надеяться и начал выполнять свою работу. А наше зрение – его на три четверти делает мозг. На три четверти, а не наполовину.

На Новый год ни у кого не возникало вопросов о дежурстве. Всем давно было известно, что на Новый год дежурить будет всегда Иван Александрович Чуров. Это было известно ещё до ремонта. А ремонт дошёл до отделения кардиоревматологии той весной, когда все спорили, Крым наш или не наш. Поэтому тем, кто был за наш, спорить стало сразу очень легко. – Ну вот же, ремонт же делают, – возражали они на всё. – Ремонт же! Его же не делали раньше? Значит, и Крым тоже наш.

Такой аргумент почти ничем было не перешибить. Поэтому теперь только врачи-курильщики на отделении считали, что не наш. До ремонта курильщикам было проще: они могли кидать окурки в дырку между обрешёткой и бетоном (стена между первым и вторым этажом распадалась на слои). Теперь дыру заделали, и курильщики стали за не наш. А некурящие – за наш.

Чуров был некурящий. Ему нравился ремонт. Пахло побелкой, краской. Рабочие волокли туда-сюда шланги и везде кто-нибудь что-то сверлил. Что же касается Крыма, то Чуров там никогда не бывал и чей он – мнения не имел.

Одно было точно известно – что Чуров будет дежурить на Новый год. Хоть он и женат, и дочка у него, но все знали про Чурова, что на Новый год он дежурит. И так оно и шло.

И вот Новый год приблизился, и Чуров, как всегда, в эту ночь дежурил. Перевели из гастроэнтерологии восьмилетнего школьника Мишу: боли в животе, рвёт на уроках физкультуры, придумали хронический гастрит, а всего-то навсего надо было осмотреть повнимательнее: оказалось, что и отёки есть, и одышка, даже уже и в покое, а кашель с мокротой без всяких вирусов? – налицо сердечная недостаточность, левожелудочковая, почему – пока неизвестно, надо обследовать. Потом отдельное разбирательство по той самой Ане такое очень редко попадается там с самого начала было всё непросто, подозревали феохромоцитому, после обследования оказалась ещё более редкая гадость – артрит с вовлечением аорты и почечных артерий. Хирурги сделали пластику аорты, выписали – а через три недели боли в сердце, снова к ним, очень быстро инфаркт миокарда, и не спасли. Оказалось, из-за поражения коронарных артерий. (Теперь, после ремонта, всякое «не спасли» могло обернуться для врача уголовным сроком и изгнанием из профессии, но здесь всё было печальнее и яснее некуда.)

Да, видеть приходилось всякое. Правда, малыши, которых готовили к операции, лежали в другом блоке. Сюда, к Чурову, не привозили ни чёрно-синих младенцев с тетрадой Фалло, ни их то выносливых, то прозрачных от дрожи мам, ни отказников с длинными костлявыми пальчиками, которым надо было пережить критический возраст 1–2 года, и они жили в больнице совсем одни. Зато собрались тут у Чурова эндокардит, и волчанка, и ювенильный ревматоидный артрит, аллергосептическая форма, и всё это – жуть кошмарная, не дай Бог.

Чуров не раз ловил себя на том, что, приходя осматривать детей на другие отделения, поневоле обращал внимание на «своих» – характерных мякеньких лимфатиков, аллергиков с гипермобильностью суставов – и смотрел на них внимательнее, чем на прочих, которые казались ему поздоровее, хотя он и понимал, что это необязательно. Осмотрев и «своей» патологии не найдя, Чуров облегчённо вздыхал и говорил родителю что-нибудь вроде:

– Отличная девчонка! Но уж очень она у вас диспластичная. Осторожней с ней! Лучше всего – плавание! Прививки все по возрасту сделаны?

И ещё раз, для верности, выслушивал, непременно добавляя, скорее для себя:

– В сердце небольшой шум, но чисто функциональный. Лишняя хордочка стучит. Ничего страшного.

Совсем другие пациенты ждали его на отделении.

Корзинкина, четырнадцать лет. Пришли анализы. Обострение купировали, никаких данных за воспаление, а температура держалась и держалась уже третью неделю. Чуров никак не мог понять, что такое.

– Вчера вечером даже тридцать девять и две была, – пробасила Корзинкина.

– А чувствуешь себя как?

Корзинкина выглядела впечатляюще. Из неё бы получился годный всадник-назгул. Половину черепа Корзинкина брила, на другой красила волосы в зелёный. От Корзинкиной было ощущение ленивой, сдержанной мощи. Такая врежет – мало не покажется. Но только если будет повод и причина.