Ксения Букша - Чуров и Чурбанов [litres]

Чуров отметил, что они не только не зашли в дом, но и даже не посмотрели на него. Вернее, они смотрели сквозь дом – так, будто его и не было вовсе. Конечно: это только для Чурова тут есть дом и есть на что смотреть. Так-то развалюха. Если участок купят, дом новый будут строить. Какой-нибудь финский, хонка-вагонка.

Чуров поискал глазами Шефа, нашёл его и вернулся к очередной охапке травы. Взял её, набрал побольше, прижал к животу и понёс на яму. Трава кололась, часть её была сухие трубочки тысячелистника, часть – свежий ядрёный осот и сныть. Она густо пахла разными тёмными и светлыми запахами.

Бедная мама. Бедная маленькая мама, – подумал вдруг Чуров.

Теперь сад был аккуратно выкошен, а дом – проветрен. На веранде уже стало и свежо, и жарко. Чуров подсоединил баллон с газом, накачал воды на колонке и приготовил себе обед: разогрел на сковороде пять картофелин и банку тушёнки. Чуров не стал накрывать на стол – сел есть на ступеньках веранды. Занавески, прикрывавшие веранду от мух, качались, а сверху побрякивали.

– Кушаете? – окликнул сосед из-за забора. – Лучку молодого не хотите?

Он потряс над забором пучком зелёного лука.

– Спасибо, – Чуров подошёл и лук взял.

– Ну, как покупатели? Сошлись в цене?

– О цене пока не говорили, – сказал Чуров. – А сколько может стоить такой участок?

– Толя в прошлом году продавал, племянник Георгия Иваныча покойного, триста пятьдесят тысяч дали, – сказал сосед. – Но там хуже, у него под уклон, и земля никакая. Вы можете полмиллиона смело просить.

– М-м! – только и сказал Чуров.

Сосед исчез. Чуров вывалил остатки тушёнки из банки, угостил Шефа. Послеполуденное солнце светило неярко, но отчётливо. Ветра почти не было, но занавески чуть покачивались. Короткая дорожка от крыльца к воротам поблёскивала каплями воды.

– Не буду я ничё продавать, – сказал Чуров Шефу. – Возня какая-то непонятная. А чё получишь? Полмиллиона, ерунда. Даже машину нормальную не купить, не то что квартиру там. Ну а машину если, куда опять же ездить, если дачи нет?

Шеф был совершенно с ним согласен.

Спустя пару часов Чуров уже шагал обратно на станцию по рельсам одноколейки, заросшей иван-чаем. Шеф бежал впереди. Чурову пришло сообщение, он достал телефон, но сообщение оказалось просто предупреждением МЧС о будущей грозе, так что Чуров хотел уже сунуть телефон обратно, но потом остановился и решил заодно наконец стереть оттуда мамин номер, чтобы вечно на него не натыкаться.

Однако заместо этого Чуров по ошибке нажал на видео. Он сразу понял это, но зачем-то продолжал снимать, как Шеф бежит по рельсам вперёд. Потом подозвал пса, потрепал, продолжая снимать и приговаривать:

– Шефчик, Шеф, хороший пёс! Да ты просто отличный пёс! – приговаривал Чуров, а сам снимал, потом сел на корточки среди деревянных искрошенных шпал, пропитанных креозотом, среди иван-чая – фиолетовых цветов и белого улетающего пуха. – Да ты моя умница!

Шеф валялся, подставляя белый нежный живот, а Чуров его снимал на видео.

Это видео Чуров потом наладился креативно использовать с детьми, не желающими открывать рот. (А у меня собачка есть, смотри, какая собачка! Хочешь ещё посмотреть на моего пса? Открывай тогда поскорее рот, я тебе горлышко быстро посмотрю, а потом сразу покажу, какая – у меня есть – соба-а-ака… Шефчик, Шеф, хороший пёс. Да ты моя умница. )

Их было двое, оба в штатском: тот, что повыше, прямоугольный, – в чёрном пальто, а пониже и квадратный – в чёрной кожаной куртке. Чурбанов увидел их издалека. Утица текла, солнечная и обледенелая. Кончался март. У обочины была припаркована машина. Оба в штатском громко ругались или шутили, заталкивая в машину девицу в пуховике.

Это была взрослая уже девица, женщина даже, лет двадцати пяти, может, но только маленькая. Не настолько маленькая, чтобы принять её за маленького человека или за подростка. Просто миниатюрная. Лицо у неё было такое бледное и плоское, что казалось побелённым или фарфоровым, как блюдечко. Она запрокидывала его вверх, и на восточных глазах темнели прозрачные слезы. Хотя этого Чурбанов и не видел. Даже не видел и того, что сами глаза были чёрные, и волосы иссиня-чёрные. Чурбанов видел только её фигуру: на сносях. Она пыталась сопротивляться, но вяло. Медленно и тихо кричала, приоткрывая намазанный рот. Пуховик был чёрный, оторочка капюшона – золотистый мех. И сапоги на каблуках, не убежать.