Дмитрий Захаров - Средняя Эдда

Всё внутри мастерской оказалось изрисовано: стены, потолок, слепые окна. Эскизы тут и там валялись смятыми кучами, их ворох накрывал огромный круглый стол. Сюжеты то повторялись по пять раз (может, там в деталях есть различия?), отчего казалось, что смотришь раскадровку мультфильма, то начинали скакать с пятого на десятое. Вот митьки дарят кому-то – не разобрать со спины – жабу и гадюку. А следом уже поезд-метро – автозак. Дальнюю стену и вовсе занимал комикс, в котором судьи – Джордж Буш – отец, Джордж Буш – сын и некто третий – видимо, Джордж Буш – святой дух – в виде крупного, скептически разглядывающего зал орла, – нависали над обвиняемым. Прокурор в буклях – премьер. Адвокат – улыбающийся нефтяной олигарх. Лицо обвиняемого пустое. Не нарисовал еще. А на часах – десять.

На картинке выше – высотка парламентского центра, на которой расцветают гвоздики-взрывы. Одиннадцать.

И вот еще. Посреди комнаты на большом листе ватмана как бы карандашный рисунок. Склеенный из газетных кусочков генерал – скорее всего, министр обороны, летит на бумажном самолетике бомбить схематичные домики. Рядом с ними в ужасе застыли девочка из треугольников и собачка из неровных кружочков. А в другом углу рисунка – Мурзилка с бородкой и в клетчатом шарфе, целит в самолет из пальца. Восемь. А его еще не было?

С картинок смотрели десятки лиц – надо полагать, весь официальный иконостас. Илья узнал премьера, спикера и еще каких-то телевизорных попаданцев. А скольких он просто был не способен опознать…

– Это всё старые, – сказал Старик, угадав мысли Ильи, – их уже запустили в работу. Осталась последняя.

Всё по серьезке, подумал Илья. В голове у него отчего-то крутилось слово «машинерия», которое он не знал, к чему приложить. Он даже не помнил точно, что оно значит. Просто чувствовал, что вот тут самая она – огромная, злобно крутящая хищными колесиками махина, заслоняющая собою горизонт. Безумец Робинзон у нее на посылках. И гнойные пидрилы-цензоры. И еще разные. И может, даже вся наша сеть, которая тащит этого ксеноморфа по городам. Раздает его как бесплатный вайфай. А я, подумал Илья, что, получается – и я? А еще – это она служит тому богу или бог ей?

– У нас есть только пятнадцать минут на разговор, а ты спрашиваешь обо всякой фигне, – укоризненно заметил бог.

– Да у вас всё фигня, – пробулькал Илья. – А что, дед в самом деле Хиропрактик?

– Сам-то как думаешь?

– Да вот хрен его знает. Ну, то есть где-то еще и настоящий…

– А это вообще не имеет значения. Нет разницы, кто и где настоящий, если всё продолжается, – сказал бог, с усмешкой глядя в широко распахнутые глаза Ильи. – Так и что, мы договорились?

– А вы меня потом монтировочкой в висок? Эти ваши цензорские суки в переулочке шлеп-шлеп. Я же теперь знаю, кто и где всех нарисовал.

– Ничего ты не знаешь, – не согласился бог, – ни кто, ни где. Старик в какой-то квартире – тоже мне указатель. И потом: через несколько дней ваше «культурное сопротивление» вообще не будет никому нужно. Пять картин будут вывешены разом, и вся власть обнулится. Ты подписываешься?

– Вы меня чуть на тот свет не свезли, а я помогай?

– Ты и раньше помогал, только как зомби. А теперь впервые можешь сделать что-то осмысленное. Но мне некогда тебя уговаривать. Решай быстрее.

Илья с трудом отыскал эту панельку, вокруг-то сплошной «тру детектив», ядовитые болота Луизианы. Спрыгнув с маршрутки, долго продирался сквозь промзону: отвалы земли вдоль перекрещенных траншей, останки автобусных остановок, выползшие невесть откуда тела гигантских труб-гусениц. Два раза обошел рассеченный черными швами на квадраты дом: где у него номер-то? А, вот, на земле валяется.

В подвал из второго подъезда. Кривая дверь, еще на подходе к которой пахнет прокисшим погребом. Стены в какой-то дряни. Но хоть свет есть. Свет – это уже добыча.

Подумалось: будет смешно получить сейчас арматуриной по голове. Такое выйдет путешествие из цензоров в цензоры. Илья даже непроизвольно сжался в ожидании удара, спускаясь по ступеням. Но нет, пока еще можно пожить. Он выдохнул и сам себе улыбнулся. Стареешь, брат. Ссышься уже даже без повода.

Вроде и свет есть, а темно. Какой-то московский вечер в третьей четверти. Илья достал из кармана фонарик, пощелкал выключателем, будто это и не фонарь вовсе, а зажигалка, – ага, наконец, зажегся, – и очертил им перед собой дугу. Луч попрыгал по стенам, выхватывая фрагменты куч смешавшегося до неразличимости барахла, и, наконец, уперся в человека, застывшего на стуле с отломанной спинкой.