Андрей Рубанов - Сажайте, и вырастет [litres]

– Без проблем, – сказал Толстый, – только едят ли пауки колбасу?

– Тебе что, жалко колбасы?

– Для тебя не жалко, и для Андрюхи. Но для паука…

– Чудак ты. Для такого соседа не жалко и пайки, не то что колбасы. Отрежь, не жмись.

– Он не станет жрать такую гадость, как колбаса. Он же не человек!

– Ладно. – Старик выпрямился. – Вы как хотите, а я отпраздную…

Урка вскочил и подбежал к столу, где стояла его главная ценность: вырезанная из картона и оклеенная по углам полосками бумаги особая коробка с запасом чая.

Каждый раз, когда мне или Толстяку приходила продуктовая передача, первым делом из груды пакетов и свертков извлекался именно чай. Он торжественно засыпался в емкость, и Фрол победно провозглашал:

– Полна коробочка!

Он не знал, что пьет, возможно, самый лучший чифир в истории человечества – изготовленный из чая «Эрл Грэй», смешиваемого в Лондоне, в конторе фирмы «Кертис и Партридж» крупнейшими специалистами своего дела.

– Паук! – восклицал Фрол и тряс пальцем в воздухе, грозя кому-то, кто оставался неведом мне и Толстяку. – Паук! Значит, хорошо сидим! Не надо ругаться! Надо отдыхать, успокоиться. Чифирнуть. Покурить. Побазарить, а потом чего-нибудь пожрать и поспать. Ага. Вволю. В тепле. Под одеялом. Дураки вы! – почти крикнул он нам. – Не знаете, что это такое, когда у человека есть чай, курить и одеяло! Это всё, бля буду! Это все, что надо. Это жизнь. Остальное – параша…

Дрожа, он схватил ложку, опустил ее в коробку с чаем, зачерпнул с верхом и ловко затолкал все в рот. Стал энергично жевать, подбирая свободной рукой падающие с подбородка черные частицы. Потом глотнул из-под крана сырой воды. Снова прожевал, двигая челюстью вперед и вбок. Его щеки вздулись от слюны. Еще раз хлебнул. После третьего раза он повернулся к нам спиной и выплюнул черное и густое в станок для испражнений.

– Что ты знаешь о пауках, Толстый? Его паутина в тыщу раз крепче самой крепкой стали. Он ее сплел, свою сеточку, – и ждет. Ему все по фигу, он будет ждать сколько надо. По-любому что-нибудь да залетит. Ага. Не было случая, чтобы не залетело! Бог пошлет пожрать в любом случае. Главное – раскинуть сеть, и чтоб она была крепче крепкого… А ты, Андрюха, буддист хуев, этого не понимаешь, не видишь настоящей жизни ни в пауках, ни в людях…

Засыпая вечером этого бурного и нервного дня, я слышал, как Толстяк негромко втолковывал Фролу:

– В полиэтиленовый пакетик наливаем воду из кружки. Кружка вмещает сто пятьдесят граммов. Получаем – гирьку для взвешивания! Пакетик завязываем узлом, подвешиваем на ниточке, тут – коромысло, с другого конца – колбаса. Так мы можем примерно определить массу всего заходящего к нам колбасного груза…

Через неделю нам устроили обыск. Вывели на прогулку – и в наше отсутствие тщательно прошмонали всю камеру. Для Лефортовской тюрьмы это обычная практика.

Вернувшись, Фрол обнаружил, что паутина грубо порушена. Между металлическим углом койки и стеной висели ее остатки – полупрозрачные белесые хлопья. Исчезло и насекомое. То ли спаслось бегством, то ли окончило свои дни под мягкой подошвой вертухайского ботинка.

Несчастный Фрол долго горевал и искал на полу раздавленное тело сокамерника. По мысли старого уркагана, если бы надзиратель убил паука, то вряд ли убрал бы за собой грязь. Мертвый паук не обнаружен, даже в виде мокрого пятна на цементе, – значит, он уцелел, рассудил Фрол, обнадежил себя такой сентенцией и, на радостях, крепко чифирнул; потом его опять тошнило.

– Нет тела – нет ДЕЛА! – хрипел он, морщась. – Паучок живой, отвечаю! Прячется где-то. Испугался. Потерпим, Толстый. Скоро наш братан снова нарисуется. Новую сеть раскинет!

Но членистоногий братан исчез, как не было. Фрол помрачнел.

Со мной теперь он вообще не разговаривал. Я по-прежнему бегал ежедневно. Сырые футболки, трусы и носки складировал в особый мешочек. Всего мой запас составлял три смены белья. Три дня в неделю я мог тренироваться, потеть и дышать, а потом терпеливо ждал пятницы, очередного похода в баню. В бане я стирал свои вещи – и снова на протяжении трех дней подряд самозабвенно работал весь прогулочный час.

Просьба коренного обитателя была формально выполнена: теперь мокрое белье отравляло внутрикамерный воздух только раз в неделю.

С другой стороны, сам я не особенно переживал насчет ссоры с татуированным соседом. Ежеутренние аутогенные тренировки изменили мою психику. Давление извне перестало беспокоить. Сознание упорядочилось. Нервы окрепли. Даже пальцы перестали дрожать – а ведь я страдал тремором на протяжении нескольких последних лет.