Сергей Кузнечихин - Где наша не пропадала

Бедный Ахмет с перепугу отдал печенку. Умоляет никому не говорить, Клянется, что не только перед Октябрьской, вообще до самой смерти ни одной свиньи не заколет.

Только Минаичу с его обещаний никакого проку.

Поздно, говорит, дело уже сделано, факты засвидетельствованы. Но если Ахмет будет приносить ему с каждой забитой свиньи по паре килограммов сала, то он, Минаич, дает слово благородного человека, что будет молчать.

Терять Ахмету нечего – семь бед, один ответ.

Минаич, не стесняясь, рассказал бате о ловкой шутке и даже похвастался, что кое-какой запасец соленого сальца в зиму заготовил.

Батя заверил маманю, что строго посоветовал Минаичу завязать с ясаком и напомнил жулику, что у полста восьмой статьи много других пунктов.

Минаич к серьезным советам всегда прислушивался. После праздника подходит и докладывает:

– Понимаешь, Лука, я ему сказал, что не надо сала, а он все равно принес, по-дружески, можно сказать. Не мог же я отказом его обидеть?

И действительно, деваться некуда – друзей обижать нельзя. Особенно, если они сало приносят.

В восьмом или в девятом классе заставили нас писать сочинение на тему «Родной поселок – двадцать лет спустя». Чуть раньше Никита Сергеевич пообещал, что наше поколение будет жить при коммунизме, вот нас и нацелили пофантазировать, какой будет малая родина в светлом будущем. Весь класс дружненько написал, что наш поселок превратится в город. Юрка Батурин даже придумал, как над трубами гигантских заводов будут подниматься разноцветные дымы и окрашивать облака во все цвета радуги. Очень уж мы стеснялись своего тихого болота. Когда школу заканчивали – не помню, чтобы кто-то мечтал остаться дома: в институт, в армию, в ремеслуху – любыми путями, но в одинаковом направлении, поближе к тем самым трубам с разноцветными дымами. Парни надеялись, что в городе они большего достигнут, ну а девицы мечтали о прекрасных принцах, которые на болоте не водятся, им снились артисты, выписывали по почте открытки с их портретами и вешали над кроватями в головах.

Через дорогу от меня жила Маринка Белоусова. На два года моложе была, но из ранних. Такая вся из себя цаца – не подступишься. На местных парней ноль внимания, фунт презрения. И вот приехал на первомайские праздники один тип из Питера, показать нам, серятине, как твист танцуют. Брючки с мылом натянутые, кок набриолиненный и коры на каучуковом ходу, хотя подождите, к тому времени, наверное, уже на остроносые перекинулись… В общем – стиляга первый сорт. И красавица оттаяла. На танцах познакомились, а на другой день побежала на свидание, на линию, разумеется, – там «Брод», там все увидят, какого она кавалера отхватила. Все бы ничего, но на дворе-то весна, не только растительность оживает, но и грязь на дорогах от нее не отстает, просыпается и буйствует. Короче, без резиновых сапог на линию не попасть. Но это к местным недотепам можно и в сапогах на свидание заявиться, а к заезжему кавалеру – надо в самом товарном виде. И тогда Мариночка положила в сетку туфельки старшей сестры, дошла до линии, переобулась, а сапоги под кустиком у канавы спрятала. Толпа, конечно, оценила ее трюк, и приезжий понял, что ему выпала честь прогуливаться с местной королевой. И кто его знает, может быть, через какое-то время и получила бы Маринка питерскую прописку… Если бы не бабушка Митрохова. Пошла старушка молочаю для кроликов пощипать. Вдоль по насыпи на пригреве он быстрее подрастает. Искала молочай, а нашла сапоги. Новенькие, без единой заплатки. Не пропадать же добру…

Вернулась модница переобуться, а переобуться не во что. На другой день бабушка Митрохова сама принесла сапоги. Старуха принципиальная. Коли хозяйка обнаружилась – чужого ей не надо. Только это на другой день… А там, на линии, когда «вездеходной» обуви под кустом не нашлось, у девушки случилась натуральная истерика. Всем досталось, кто рядом оказался; она решила, что сапоги специально спрятали. Кавалер попробовал на руки ее поднять, а королева ему – затрещину.

Сняла туфли и – босиком. Грязь к Первомаю еще не успела прогреться. Но лучше уж воспаление легких заработать, чем парадную, да еще и не свою, обувь испачкать. Два дня из дома не выходила, но это было воспаление гордости, а не легких. Болели мы редко. Воздух в поселке чистый, с городским не сравнишь, потому и росли здоровыми.

На питерского стилягу поселковый люд смотрит с восхищением, а местного стилягу держит за придурка. Своему выпячиваться не дозволено. Будь, как все, иначе заклеймим и проклянем.