Сергей Кузнечихин - Где наша не пропадала

Крутимся как-то на стадионе и вдруг видим – старушонка и незнакомая тетенька дядю Васю Кирпичева конвоируют. Физиономия у милиционера чернущая, словно гуталина объелся. Мы притихли. На всякий случай карты спрятали, хотя и подозреваем, что искать будут нечто другое. Подходят, и старуха сразу же палец в Крапивника:

– Этот! – говорит.

Ванька шмыг за наши спины и уже оттуда, чуть не плача:

– Опять я! Где что натворят, все на меня. Не лазил я в их огород!

Дядя Вася на старуху смотрит, молчит, но видно, что сомневается. И бабка молчит. Все молчат. Один Ванька блажит:

– Я всю неделю в десять часов спать ложился. У мамки спросите…

Любой заблажит, если милиционеру на него укажут. Но плакался не зря, заставил старуху призадуматься.

– Черненькой был, – говорит, – только росточком вроде как повыше, – и к Юрке Батурину присматривается.

А их уж никак рядом не поставишь. К тому же Юрка паинькой был, тимуровцем, он сроду по садам не шарился, батьку своего, начальника, боялся подвести. Но с ним бабка сама образумилась и перевела палец на Слободу.

– И черненькой, – говорит, – и рубаха его.

Дядю Васю аж перекосило. А тетка, что с ними пришла, сначала все губы кусала, а тут махнула рукой и вообще отвернулась. Я тоже не стерпел, не мог Слобода ничего натворить, мы с ним только что с рыбалки вернулись, две ночи на реке просидели, он бы рассказал. Ну я и объяснил дяде Васе, а он взял меня за плечо, повернул лицом к старухе и спросил:

– Может, он?

– Кажись, похож, – соглашается бабка, – черненькой.

«Ничего себе, – думаю, – высунулся, сделал доброе дело». И такое зло взяло. Крик поднял. Не хватало еще за чужие подвиги награды получать. Бабка снова засомневалась. Нас там человек пятнадцать было, и все одной масти…

Потом она еще на кого-то показала.

Игра втемную пошла, наугад, как в лотерею. И тут наш Боров под шумок, бочком-бочком… и к забору, как раз к тому месту, где две доски оторваны. Дядя Вася – за ним. Он наутек. А какой смысл? Беги – не беги, все равно уже сам себя выдал. Где тонко, там и рвется. Нервы.

Но яблоками там и не пахло. Пострашнее история. Пошел Боров по грибки. И бабка туда же отправилась, от ее деревни до суходола чуть больше километра. Ну и встретились в березнячке. Кругом ни души. Березняк хоть и мелкий, но густой. И ударила Борову сперма в голову. А старушка разве с ним совладает, парень жилистый. Да еще и ножичком для острастки помахал. Короче, справил потребность – и в кусты.

Бабуля домой вернулась. И ведь не сразу, а только через два дня осмелилась с дочкой поделиться. А та терпеть не стала. Взяла в колхозе подводу и в поселок, к дяде Васе Кирпичеву.

А потом уже, когда Борова посадили, братишка его младший нашел в сарайке тот самый тросик от мотоцикла и притащил ко мне, узнать, можно ли из него сделать поводки для жерлиц.

Я бы и вспоминать об этом Борове не стал, но, представляете, поехал в субботу в город пива попить и встретил его на улице. Точнее сказать, не встретил, а он меня на машине обогнал. Тормознулся, до вокзала подвез. Пока ехали, расхвастался, как заяц: и женился удачно, и в доме под снос прописался, и машину купил. Да черт бы с ним и с его колымагой, я человек независтливый. Так ведь он, когда узнал, что я до сих пор холостякую – теленком меня обозвал и жизни начал учить. Я даже возразить не смог. Язык отнялся от такой наглости. Это называется – посади свинью за руль… Нет, честное пионерское, слушал его наставления и слов для ответа не находил. А со мною такой немоты никогда не случалось, сами знаете.

Я вроде говорил, что поселковому люду выжить без подсобного хозяйства было тяжеловато. Все, кто имел хотя бы плохонькую сараюху, а к рукам и голова на плечах присутствовала, держали свиней. Иные даже не одну, чтобы мясо в город на базар отвезти и обновку справить. Свиней кололи на Октябрьскую, под зиму, холодильники-то редкостью были.

В Сибири, кстати, по тому же расписанию заготовки вели. Зимы разные, а праздник один на всех. Дружок мой Мишка Хамайкин об этом празднике с большой нежностью вспоминал. Самые светлые дни туманной юности. Все нормальные мужики в октябре на промысел уходят, и он нарасхват. Первый парень на деревне. Бабы в очередь к нему. А какой пацан такому уважению не обрадуется? Тозовку в руки – и вперед. Хозяйка свинью за ухо выводит, а он, в красивой стойке, ноги шире плеч. Прямо, как пятнадцатилетний капитан. Прицелился и…

Нет, не в глаз, что вы, это же не белка, а домашнее животное. Большое и сильное. У свиньи на лбу волосы звездочкой расходятся. Туда и шмалял. Щелкнул, и чушка пятаком в землю. А бабы вокруг него чуть ли не хороводом: и водичку горяченькую – извольте, и чистенькую тряпочку – руки вытереть. Он же и тушу разделывал – все по-взрослому. Потом угощение с рюмками и грибочками. Одна вдова даже постель к его приходу расстелила. Но он сказал, что вывернулся. Поскромничал, однако.