Сергей Кузнечихин - Где наша не пропадала

И вот почти перед нашим отбытием на метеостанции появился промысловик, знакомый хозяина, выбирался в Туруханск со своего участка. Мужичонка вроде и неказистый, но жилистый. Пальцы цепкие, глаза острые. Узнал, что мы из города, сразу в расспросы: почем рыба, почем шкурки… А нам откуда знать – по базарам не ходим. Но хоть какая-то польза должна от нас быть, спрашивает, носят ли в городе собачьи шапки. Здесь мы не опозорились: носили, говорим, носят, и будут носить. Тогда он вывалил из мешка ворох собачьих шкур, вернее, щенячьих, потому как размер чуть больше заячьего, видать, подкормил выводок до отроческого возраста и ободрал. Пока мы ужин готовили, он скорняжил в уголке. Понемногу разговорились. Его папаша тоже строил эту дорогу, но по другую сторону «колючки», как потом выяснилось, когда он на полном серьезе начал доказывать, что зэкам на стройке жилось намного лучше, чем вохровцам. Не на что им жаловаться, говорит, работа в одну смену, никакой, мол, ответственности, никаких забот, одежда казенная, харчи казенные, а зарплата на книжке копится. Был обыкновенный зэк, а после срока сразу в богатого человека превратился, некоторые даже машины купили, а попробовал бы кто-нибудь из них на воле скопить такую сумму, и опять же, в артисты широкая дорога, режиссер из контриков, поэтому и зэкам блат, охраннику или вольняшке даже второстепенную роль в их театре получить трудно, а о главной и мечтать бесполезно, кисни обыкновенным зрителем и будь доволен.

Мужик рассуждает о тяготах вохровской доли, а друг мой смотрит на него и не знает, куда кулаки спрятать. Стоило бы, конечно, кое-какие точки поставить да неудобно перед метеорологом. Кто знает, какой устав в его монастыре? Нас приютили и того приютили, мы уедем, тот останется…

Сидим слушаем. Щенячьи шкуры понемногу в шапку превращаются, а он соскучился на своем озере по разговорам, вот и просвещает свежих людишек, видел, мол, по телевизору, как писатель один рассказывал про памятник вождю, дескать, утопили его в Енисее, а капитанов до сих пор в дрожь бросает, когда проплывают над белым мраморным человеком. Насчет дрожи в капитанских коленках писатель, может, и прав, пуганые вороны… рыльца-то у этих бандитов у всех в пушку, сколько девок порченых по берегам оставили, отольются им когда-нибудь чужие слезы. Только памятник им всего-навсего мерещится. Нету его на дне. Никиткины холуи думали, что, кроме них, и людей в Союзе не осталось. А народ не кукуруза, он и в Нечерноземье и на Севере растет. Одни сбросили, другие подняли. Нашлась бригада надежных мужиков, катер пригнали, пару тракторов. Водолазы, которые бочки с воздухом и тросы к памятнику крепили, между прочим, ни копейки за свою работу не взяли. На берег вытащили, а потом на санях в надежное место отвезли, пусть дожидается в укрытии своего часа, а час этот обязательно придет и зоны, которые вдоль дороги остались, дождутся тех, по кому давно соскучились…

Такая вот закавыка. А место укромное там найти не трудно. Туруханская тайга – это еще не тундра. Деревья пусть и не в два обхвата, но вполне приличные. Мне в Айхале довелось побывать, это на севере Якутии, там, где алмазы нашли. На те лиственницы действительно жалко смотреть. Хроменькие, скособоченные, сквозь куцые веточки ствол, как хребет, выпирает. Разбежались по тундре, словно колхозные телята по мартовскому полю. Слеза наворачивается, глядя на них, честное слово. В такой тайге трудно что-то спрятать. А под Туруханском – запросто.

Я спросил уж не его ли папаша ту бригаду добровольцев сколачивал.

– Что ты, – говорит, – он человек маленький.

Потом сделал пару последних стежков, перекусил золотыми зубами нитку, нахлобучил готовую шапку на лысину и добавил:

– Маленький, но честный.

А шапка, между прочим, приличная получилась. И про бригаду с водолазами наверняка не врал. Нет, все это, разумеется, сказочка про белого бычка, но он-то уверен был, что говорит чистейшую правду.

И ничем эту правду из него не выколотишь.

А что это я все о мужиках. Среди женщин тоже весьма интересные особы встречаются. Я не о внешности. Красивая баба – это… Как бы вам сказать… Да, в принципе, и говорить нет смысла. И дело не в том, что внешность обманчива. На красивую надо смотреть. Хотя и на Викторию нашу заглядывались. За пазухой одно богатство, ниже талии – другое. Но талия меж этими богатствами тоже присутствовала. Жгучая брюнетка. Она утверждала, что в ее жилах течет четыре крови: русская, греческая, польская, и еврейская, хотя многие принимали ее за хакаску. Работала у химиков. Фильтры налаживала, котлы кислотой промывала, но это неинтересно, в химии нормальному человеку разбираться некогда, очень темная наука. Но спиртишко у нее водился. Особо хворых по утрам частенько выручала. И сама под настроение любого мужика могла перепить. Анатолий Степаныч звал ее Виктóром. Мог запросто сказать: «Виктóр вчера в гости заходил, бутылку принес, душевно поговорили», или прямо в лицо и при свидетелях: «Виктóр, а не сходить ли нам в пивнуху». И она вроде как злилась, кричала, грозилась убить. Потом прижимала его лысеющую голову к своей мощной груди и мурлыкала: «Убила бы, но люблю подлеца».