Сергей Кузнечихин - Где наша не пропадала

И вдруг перестал носить. А на рыбалку, наоборот, зачастил. И днем, и вечером, как на работу ходит… Но возвращается с пустой сумкой. Ну хоть бы малька для отчета, нет – ни хвоста, ни чешуинки. Рыбный запах из сумки выветрился. И задумалась его старуха. День молчит. Два молчит. Потом спрашивает:

– Слышь, Вань, тебе сколько в этом году лет исполняется?

А он не врубился.

– Вроде бы шестьдесят пять, – говорит.

– А что же тебе хуторские девки к юбилею подарить обещали, какой такой сюрприз? – допытывается бабка.

А до дядьки все еще не доходит, с каких пирогов подарков ждать от хуторских девок.

– Принесут в подоле! – кричит бабка и заводит заезженную пластинку: изменщик такой-сякой, седина в бороду, бес – в ребро и т. д.

Дядька глаза выпучил. Ушам не верит. Рехнулась старуха. До хутора пять километров, будет он с больными ногами туда шастать, когда на рыбалку тяжело ходить стало.

– А где же твоя рыба с рыбалки? – не унимается старуха.

Дядька ей объясняет, что с другой стороны деревни еще одно озеро есть, и в нем карпов развели. Вода под обрывом светлая, и сверху их видно. Ползают по дну, как поросята. В каждом не меньше чем полпуда. Один из этих поросят в первый же день у него удилище сломал. Но беда в другом – раз клюнул и все, как отрезало. А ему обидно. Ему отомстить хочется. Ему не до карасиков, не до баловства, когда на старости лет настоящую рыбу увидел.

Но где вы найдете человека, который рыбаку поверит, тем более – женщину, да еще и в годах.

Старуха ему, знаю, мол, твоих рыбин: одну Дашкой зовут, вторую – Машкой. И на все заверения у нее один довод – когда ходил на озеро, приносил по целой сумке, а если сумка пустая, значит, на хутор бабочек ловить бегает.

У них там выселки и мелкие деревушки не хуторами называются, как-то по другому, но дело не в названии.

Вдрызг переругались. Дядька в омшаник жить перебрался. Обидно напраслину терпеть. Ну, по молодости был грешок, не без этого. Но когда человек пять лет уже как пенсионером числится, пора бы и забыть о ревности. Тоска зеленющая. Карп всю душу вымотал, а теперь еще и старуха из ума выжила.

Из ума с годами все выживают, особенно женщины и политики, но хитрость при них до самой смерти остается. Разбежаться – разбежались, но решила она все-таки выследить дядьку. И выследила. Удивилась, конечно, что мужик и впрямь на озеро идет, а не на хутор… но не успокоилась. Можно ведь и на озере свидание назначить. Залегла в чапыжник и ждет. Гадает на ромашке, кому космы драть придется – Дашке или Машке. Час прождала. Два прождала. Но, сами знаете, какое у женщины терпение. Охота – занятие исключительно мужское. Выбралась из укрытия и – к дядьке.

– Ну как, Вань, и сегодня не клюет? А дай-ка я попробую.

Взяла удочку, только забросить по-путнему не сумела – поплавок рядом с берегом в камыши упал. Упал и чуть ли не сразу тонуть начал. Дядька орет: «Тащи!» Она с перепугу дернула… и выволокла к ногам громаднейшего карпа. Пускай и не на полпуда, но килограммов на пять – верняком. Непонятно, как жилка выдержала.

Дядька к ней целоваться, а она его по морде всей пятерней, и снова в крик:

– Изменщик проклятый. Значит, не клюет, говоришь, а это что такое? И не рассказывай мне больше, на каком ты озере рыбачил. Знаю, на каком, удостоверилась.

Плюнула в озеро напоследок и домой ушла. А дядьке не до бабьих нервов. У него свои нервы стонут. Торопится побыстрее удочку закинуть в те же камыши, из которых старуха боровка вытащила. Но, сами знаете, где спешка нужна… Зацепился. Крючок с грузилом на дне оставил. Пока снасть налаживал, клев кончился. А может, старухин плевок всю рыбу отвадил. Короче, до вечера просидел – и никакого толку. Впрочем, как и в предыдущие дни.

А когда вернулся, бабку дома не обнаружил. Сбежала. Бросила хозяйство и укатила к дочери. А дочерей пять штук. Одна из них через три дома жила. Так нет же, умотала к самой дальней. Аж в Иркутск.

И как вы думаете – почему?

Нет, не потому что иркутская самая любимая – просто у нее муж – речник. А дядька давно мылился на Байкале порыбачить.

Видите, какой тонкий ход?

А вот еще про Север. Про самый крайний. Самый, самый, где коэффициент один к двум. Встанешь там лицом к солнцу, вернее, к той стороне, откуда оно должно подниматься: по правую руку море подо льдом, а по левую – тундра, такая же пустая, как замерзшее море, ни былиночки, ни прутика из-под снега не видать.

Вот куда занесло. Хорошо еще – ненадолго.