Сергей Кузнечихин: Где наша не пропадала [litres]

А Лука так и не понял, с кем гулял, спасать кинулся и даже на берег вытащил, только откачать не сумели, слишком тяжело наглотался мужик.

Провалилась операция.

Не понравилось это Алексею Григорьевичу. Разъярился граф. Экий, мол, живучий, харя твоя подлая, брыкаться посмел. Разъярился и недолго думая послал к Луке женщину, чтобы соблазнила, а ночью впустила к сонному пару головорезов. Лучшую свою любовницу отправил, не пожадничал. Но горячая голова только на второй день умнеет. Разомлела графская любовница в объятиях Луки и все ему выболтала и про свое задание, и про человека, что через перила перекинулся.

Веселенькая информация, ничего не скажешь. Пришла очередь и Луке задуматься. Вроде и не робкого десятка мужик, но против лома нет приема: раз увернешься, другой – ускользнешь, а на третий и хребет переломать могут. И чтобы не искушать лишний раз судьбу, сбрил он свои пышные усы, уехал из Петербурга в Ярославль, а фамилию сменил на более скромную.

Был Орлов, стал Петухов.

Да хоть бы и Курицын. Дело не в фамилии. Волк вон каждый год линяет, а повадок не меняет.

Но это уже мои соображения. А что касается прапра (когда дедушкой его называю, как-то неловко становится), так вот Лука, я полагаю, кровушкой обливался от такой линьки. Если было все действительно так, как дед рассказывал.

Сам дед о потере фамилии горевал, и очень сильно. Но здесь уже другое. Ему позарез нужна была красивая вывеска. Потому что случалось бывать в таких домах и компаниях, где приличная фамилия заменяла и фрак, и бронежилет, и кошелек – на первое время, разумеется.

Дедушка мой был картежником. До одна тысяча девятьсот двадцать второго года – профессиональным. Потом, конечно, пришлось для маскировки на работу устраиваться, но основной доход все равно шел с игрищ.

Жили они в деревне, недалеко от Москвы, хотя, по тем скоростям, не так и близко. Бабка моя, красавица, с ребятишками мал-мала меньше кое-как поддерживала нехитрое хозяйство, а он, как настоящий артист, заявлялся туда только после гастролей. Прикатывал на тройке с бубенцами и полную коляску гостинцев вез. Удача, сами понимаете, подруга непостоянная, случалось, я полагаю, и пешочком, босыми пятками по холодной росе. Наверняка случалось, но об этом, кроме домашних, все быстро забывали. А запоминалось, когда под звон бубенцов, с подарками, когда из каждого кармана по сотенной торчит. Батя рассказывал, что сам видел, как вывалил дед из таратайки бабий плат полный керенок, так набитый, что концов еле на узел хватило. Да летучи шальные денежки: порхают, кружатся над домом, а редко какая ассигнация в родную семью осядет.

Частенько после хорошего фарта его сопровождала свита из веселых девиц. На двух извозчиках в деревню въезжали. Забывал мужик на радостях, что жена-красавица дома ждет. Надо же перед земляками пыль пустить. Заявится на родину с передвижным борделем и начинает демонстрировать широту натуры. Направо и налево одаривает. Ни для кого не жалеет: будь там староста или самый зачуханный мужичонка-бобыль – без разницы. Всем же хочется культурной ласки отведать. Бобылей даже самыми красивыми одаривал: для них в деревне вечный пост и разговеться негде, так пусть уж потешатся. Только допризывников не баловал, очень уж пекся о чистоте нравов подрастающего поколения. Мужики благодетеля по имени-отчеству величают, а для него это важнее денег и чинов.

Не всегда, конечно, гладко обходилось. Время было смутное, медицина отсталая, и попадались в его свите гостьи с «сюрпризами». Гуляют, веселятся, а дня через три иной подарочек возьми да и напомни о себе. И появляется у деревенского мужика «гусарский насморк». Хорошо, если дед к этому времени укатить успеет. Под горячую руку-то ох как опасно попадаться. Случалось, и поколачивали, когда денег на откуп не оставалось. Но в общем-то зла на него не держали.

Потом, когда твердая власть установилась, дед на первое время притих. На собрания начал ходить. Чуть даже в начальство не выбился. Старший сын его, дядька мой, полком в Красной Армии командовал. А он, стало быть, отец героя Гражданской войны. О предках своих Орловых уже не вспоминал.

Но надолго его не хватило. На одном из политзанятий сравнил он Петра Первого с пиковым валетом, а Фридриха Энгельса – с королем треф. Сравнил из подхалимских соображений – короли, мол, запросто бьют валетов. Но председателю комбеда, или тогда уже сельские советы были, короче, главному активисту такое сравнение показалось контрреволюционным. Деду сразу припомнили и непролетарское поведение, и эксплуатацию веселых девиц, которых в деревню привозил…