Эмма Миллс - До и после [litres]

Я ощутила себя так же, как тогда на кухне, после похорон Сэма Уэллса. Фостер шел к осознанию чего-то важного.

– Я слышал, как меня звали, – продолжил он. – На поле. Слышал, как говорили «сынок, сынок». Но я не понимал, о ком они, потому что я-то ничей не сынок. Но потом Эзра произнес мое имя… И я понял, что они обо мне. – Глаза Фостера заблестели, и следующие слова он произнес совсем тихо: – Она даже не забрала меня из больницы.

Я кивнула.

– Об этом никто не скажет в открытую, но я знаю, что она и не планировала забирать меня из Темпл-Стерлинга.

Я отвернулась и долго смотрела на кардиомонитор.

– Мне очень жаль, – сказала я наконец.

Мне и правда было жаль, что все так вышло, но одновременно и неловко оттого, что я не могла подобрать правильных слов. Поэтому я молчала, пока Фостер не произнес:

– Ты сказала, что ненавидеть ее – это нормально.

– Да.

– Я и ненавижу. – Пауза. – Но я все же думаю, что она меня любила. Она бы не отправила меня к вам, если бы не любила. – Он серьезно посмотрел на меня. – Так ведь?

Мне очень хотелось, чтобы мама и папа поскорее приехали. Они точно придумали бы, что сказать, чтобы Фостеру стало легче. Мама обняла бы его, а папа нашел бы нужные слова. Но я была не в состоянии даже представить, что сейчас чувствует Фостер, и немного эгоистично всплакнула, думая о том, что родители уже в дороге.

– Да, – ответила я.

Я наконец поняла, каково ему было жить с нами. Раньше мне почему-то казалось, что он не скучает по матери. Что здесь он счастливее. Как иначе-то? Мои родители кормили его, одевали и в целом относились к нему как к собственному сыну: спрашивали, как прошел день, велели делать домашку. Разве это не перемена к лучшему, учитывая, что прежде он жил с человеком, которому не было дела ни до него, ни даже до себя? Но Элизабет была его мамой. И он привык к жизни с ней. Другой он не знал.

Я взглянула на Фостера. До этого я не осознавала, что люблю его, а теперь наконец поняла. И его горе стало моим горем. И, несмотря на боль, мне было странным образом легче, потому что я знала, что мы несем эту ношу вместе.

Я обняла его, и он заплакал. Мы долго обнимались, прежде чем я заметила Эзру в дверном проеме.

– Привет, – хриплым голосом произнес Фостер, отпустив меня.

– Хочешь, я попозже зайду? – спросил Эзра.

– Нет. – Фостер вытер нос тыльной стороной ладони. – Все хорошо. Заходи.

Эзра шагнул в комнату.

– Мы выиграли? – спросил Фостер.

– Не знаю, – ответил Эзра. – Я уехал сразу после того, как тебя увезли. Правда, меня не впускали, пришлось пробраться тайком. – Он замолк. – Ты как, нормально?

– Нет, – сказал Фостер. У него задрожали губы, а глаза снова наполнились слезами.

Эзра какое-то время провел в раздумьях, а затем произнес:

– Знаешь, что нужно сделать?

– Что?

– Крепко-крепко зажмурь глаза и досчитай до трехсот. Вот и все. Когда досчитаешь и откроешь глаза, пройдет пять минут. И даже если тебе все еще больно, и все плохо, и ты не знаешь, что делать дальше, – ты только что прожил целых пять минут. И когда тебе кажется, что сил больше нет, снова закрой глаза и считай. И все. По пять минут за раз.

У Фостера покраснели глаза. Он слабо кивнул:

– Хорошо.

– Давай вместе. – Эзра присел на краешек кровати Фостера и покосился на меня: – Давайте все закроем глаза.

Я закрыла глаза, и мы начали:

– Раз… два… три…

На пятидесяти четырех, пятидесяти пяти, пятидесяти шести у Фостера выровнялось дыхание. К ста семидесяти восьми, ста семидесяти девяти он откинулся на подушки. На двухстах пятнадцати, двухстах шестнадцати, двухстах семнадцати я пошарила по одеялу, нашла ладонь Эзры и крепко сжала ее в своей.

Мы досчитали до трехсот. Я открыла глаза.

Фостер сделал глубокий вдох, посмотрел на меня и еле заметно кивнул. Я кивнула в ответ.

Он крепко зажмурился. И стал считать заново.

Эзра оставался с нами, пока не приехали мои родители. Мама была вне себя.

– Поверить не могу, что нас не было рядом, – повторяла она. За десять минут она взбила подушки Фостера раз двенадцать.

– Я в порядке, – раз за разом говорил Фостер. И правильно делал: маме, похоже, и правда требовались ежесекундные напоминания. Казалось, она вот-вот попросит его повторять алфавит в прямом и обратном порядке, чтобы удостовериться, что пара букв не выпали из его головы из-за сотрясения.

Пока мои родители обхаживали Фостера, Эзра отступил ближе к выходу.

– Спасибо, – сказала я, заметив это. – За… Ну, сам понимаешь.