Маргарита Дорогожицкая - Танец над вечностью

— Ну и стервец же ты, Стефка! Я тебя из грязи вытащил, в свой вард взял, а ты мне вот как отплатил! Говори, где украденное!

Здоровый детина задрожал и сник, разом лишившись запала, а его смуглявая зазноба побледнела до синевы и бросилась на колени:

— Не губите! Случайно, Единым клянусь, случайно! В крови испачкалась, когда господина пришла будить! Это же я тревогу с утра подняла, вспомните, господин воевода, вспомните! — она подползла к Даугаву и словила его ладонь, норовя облобызать.

Он брезгливо выдернул руку из ее хватки, однако у него на лице появилось сомнение. Я поторопилась вмешаться:

— Врешь, к утру кровь уже подмерзла, не могла ты тогда испачкаться. Сговорились вы со Стефкой хозяина твоего убить и камни украсть. Сонное зелье охранникам он дал, — я указала на поникшего кашевара, — больше некому. А вот кто купца заколол? Признавайтесь, голубки, кто из вас двоих убивал, кто на стороже стоял? Куда камни дели?

Милка сверкнула черными глазищами, но не успела и рта открыть, как кашевар в отчаянии заговорил, запинаясь и путаясь в словах:

— Воевода, не гневись, не мог я по-другому… Хозяин ее поганью был. Обидел он Милку, снасильничал, а защитить ее некому. Так разве что дурное я сделал, коли сон-травы ему в кашу подсыпал, чтобы он к ней больше не лез? Милка никого не убивала!

— Дурень ты влюбленный, — вздохнула я. — Отчего кровь у нее на сапогах, если не убивала? И как зелье в кашу охранников попало?

Он растерянно замолчал и перевел беспомощный взгляд на девицу. Та тяжело сглотнула и заговорила, умоляюще заглядывая в лицо воеводе:

— Она его убила! — дрожащий палец указал на меня. — Я крики услышала, в палатку заглянула, а там она! Пена изо рта, ровно демон в нее вселился, кричала, а потом за нож схватилась, вот те Единый! Я так перепугалась, что себя не помнила, как убегала! Тогда и в кровь вступила! Но я не убивала, клянусь! Это она! А сейчас на меня напраслину возводит, себя выгораживает!

— Отчего же ты на помощь не позвала? — разозлилась я, хватая ее за шкирку и встряхивая. — Отчего спокойно утра дождалась?

Милка затравленно съежилась и разрыдалась. Слезы текли ручьем по хорошенькому личику, полные губы дрожали, и это могло разжалобить самое жестокое сердце. Даугав не стал исключением, он скривился и потребовал:

— Сестра София, оставьте ее! — в его голосе было заметно раздражение, он устал и нервничал не на шутку.

Определенно, воевода переживал не из-за камней и даже не из-за убийства. Что он недоговаривает? Что еще было в шкатулке?

— Неужели вы ей поверили, воевода? — вкрадчиво спросила я, сдерживая бешенство. — Она нагло лжет вам в лицо. Кто на меня напал и ударил по голове? Или я сама себе голову разбила? Кто подлил сонное зелье охранникам? Тоже я? А про насилие только этот дурак мог поверить! Тьфу! Да она сама возле купца лозой увивалась, глазки строила!

Стефка, сдерживаемый бойцами, побагровел и сжал кулаки, выплюнув в мою сторону бессильное:

— Подстилка церковная!

— Так! Тихо! — взревел Даугав. — Сестра София, найдите украденное, и я вам поверю! В вещах этих двоих ничего не нашли!

— Плохо искали, — отрезала я. — И не там. Все просто. В шкатулке было два крупных камня и десять средних? Ограненные? Легко умещаются в ладони?

Я внимательно следила за реакцией воеводы, но он лишь нетерпеливо кивнул.

— Она их проглотила. Дайте ей проносное, или вспорите живот, если не хотите ждать.

Девка охнула и прижала руки к животу, отчаянно замотав головой и зажмурившись. Даугав нахмурился, с досадой поскреб заросший подбородок, потом пожал плечами.

— Обоих под замок и дать проносное. Время до завтра у нас есть, проверим. Сестра София, а что с водой в котле? И мылом? Зачем они вам понадобились?

— Как зачем? Помыться, вестимо… — с этими словами я отобрала у опешившего воеводы драгоценный кусочек мыла и отправилась восвояси.

Я лениво нежилась в теплой воде и размышляла. Что еще могло быть ценного в крохотной шкатулке, из-за чего так переживал воевода? Что там могло уместиться? Перстень? Бумаги? Пузырек с ядом? Если драгоценность, то Даугав ее скоро получит. Если яд, то Милка бы не рискнула глотать неизвестно что, просто выбросила бы. Палатку купца тщательно прибрали, можно сказать, обыскали, а значит, пузырек с ядом был бы уже найден. Оставался единственный вариант. Что за бумаги хранил Рокош в шкатулке? Тайная переписка, купчая, закладная… Или что-то компрометирующее самого Даугава? Воеводу больше опечалило ограбление, чем смерть купца. Я недовольно скривилась, вылезая из лохани и надевая плохо просушенную рясу. Что сделала Милка, когда открыла шкатулку и заметила там свиток? Интересно, она вообще умеет читать? Вряд ли. Могла она сообразить, что бумаги ценные? Могла. Значит, не выкинула. Впрочем, теперь воевода сам справится и выбьет из нее признание. Оставался, правда, призрачный шанс, что это я убила Рокоша, и камней у девки не найдут… Надо бы подстраховаться и узнать, кого скрывает воевода в последней подводе, но выбираться на мороз не хотелось. Мною овладело странное равнодушие. После купания приятное тепло разлилось по телу, на некоторое время усмирив ледяной огонь в груди. Я приложила ладонь к татуировке и поморщилась. Что имел в виду Даугав, когда говорил, что символ ожил? По понятным причинам я не стала переспрашивать воеводу, но мне было неспокойно. Даугав — тертый калач, однако он испугался того, что увидел.