Сусана Фортес - В ожидании Роберта Капы [litres]

Казалось, Герда умрет, если не увидит прямо сейчас хоть какое-нибудь знакомое лицо, и тут она услышала тихий треск, как от свечи, которая вот-вот погаснет. Кто-то пальцами сломал ампулу с морфином. Герда узнала его даже со спины. Длинные ноги, закатанные рукава, руки шарят в дорожной аптечке, чем-то похож на Гэри Купера.

– Тед!

Парень обернулся. Они не виделись с тех событий у Серро-Муриано. Ее девятнадцатилетний ангел-хранитель постарел. Герда подошла, уперлась лбом в его грудь и впервые с тех пор, как приехала в Испанию, расплакалась, не думая о том, смотрят на нее или нет. Она всхлипывала тихо, неудержимо, не говоря ни слова, а Тед Аллан нежно гладил ее по голове – тоже молча, такой же растерянный, как Герда. Его рука на ее белокурых волосах была единственным утешением в этой людской реке. Казалось, рыдания зарождаются не в груди, а в горле, не давая дышать. Герда долго стояла так, выплакиваясь впервые за шесть месяцев войны, которую переносила со всей стойкостью.

Она была в аду.

«Мне двадцать пять лет, и я знаю, что эта война знаменует конец одного из этапов моей жизни. Возможно, конец молодости. Иногда мне кажется, что ею закончится молодость мира. Война в Испании что-то сделала с нами со всеми. Мы больше не те, что прежде. Время, в которое мы живем, настолько полно перемен, что трудно узнать себя в тех, кем мы были года два назад. Даже представить не могу, что еще произойдет в будущем…» Она сидела, закутавшись в одеяло, с красной тетрадкой на коленях; на горизонте угасал последний луч света. Эти мгновения нравились Герде сильнее всего. Будь она писательницей, то именно в этот час садилась бы за новый роман – в час, принадлежащий ей одной, когда можно отпустить мысли бродить на воле. Даже любовнику не дано было войти в сумеречные владения Герды. С небольшой возвышенности она видела следы бомбардировок, гектары разоренных полей. Измученную землю Испании. Снова поднеся ручку к белой поверхности бумаги, она продолжала: «В последние месяцы я изъездила эту землю вдоль и поперек, впитывая ее уроки. Я видела людей замученных и сломленных, видела стойких женщин, мужчин, одержимых причудливыми трагическими видениями, мужчин, готовых надо всем посмеяться. Такая загадочная страна, такая чужая, такая родная. Я видела, как она рассыпалась в прах при каждой бомбардировке, но наутро возрождалась, залечивая свежие раны. Я еще не пресытилась ею. Хотя когда-нибудь это произойдет. Я знаю».

Полевой госпиталь расположился на склоне, огней не зажигали, чтобы не привлекать внимания вражеской авиации. Многие беженцы спали, завернувшись в одеяла, под тентами грузовиков. Дети с забинтованными ногами лежали вповалку на грудах мешков. Правительство старалось эвакуировать из Альмерии всех, кто мог выдержать поездку в автобусе, поезде или на корабле, но раненых было слишком много.

Капа приехал 14 февраля, когда худшее уже было позади. На спортивном самолете прилетел из Тулузы в Валенсию. Многие из его коллег еще дожидались в городе пропусков. Отдел по работе с прессой, где за горой документов, бумаги обычной и копировальной едва помещались пишущие машинки, не успевал рассматривать все заявления. Видя, что другого транспорта не дождешься, репортер решил нанять такси за собственные деньги, выехать по идущему вдоль рисовых полей шоссе на Сольяну, а потом двигаться по низкому берегу Хукара до Андалусии. Он сам не догадывался, до какой степени война обострила его чувства. Кроме шофера, никого рядом не было. Он, считай, остался наедине со своим персонажем, намереваясь быть верным ему до последнего, пребывая в таинственном мире, где жизнь – легенда, которую сам для себя сочиняешь. «Лейка» на плече, взгляд прикован к стрелке счетчика пробега. Добравшись до места, Капа увидел против света силуэт Герды. Она расстилала на траве простыню, пока Тед Аллан готовил в ванночке свинцовые примочки.

– Не знал, что ты заделалась санитаркой, – сказал Капа с едва заметным ехидством. По губам пробежала кривая усмешка, полунежная-полунастороженная. Он был на нее обижен, хотя никакой конкретной причины вроде и не было, отчего делалось еще хуже.

– Раньше надо было приезжать, – парировала Герда, не уточняя, что он упустил – исход беженцев или свою судьбу.

Капа терпеть не мог этих двусмысленностей, ненавидел, когда она пряталась от него за бастионами своей гордости. В форме ополченки, бледная, величественная, как средневековая воительница, Герда показалась ему невыносимо прекрасной. Капа посмотрел на девушку, ожидая, что она еще что-нибудь скажет. Но сказать больше было нечего. Пока.