Сусана Фортес - В ожидании Роберта Капы [litres]

Герда долго не раздумывала. Ее аккредитация распространялась только на Валенсию. Поэтому она повесила на шею камеру и отправилась в отдел пропаганды Совета обороны, чтобы получить разрешение на проезд и сделать репортаж о многотысячных толпах беженцев с западного побережья Андалусии. Пропуск получить было не просто. Власти изучали каждое заявление чуть ли не под микроскопом, чтобы не пропустить ни одного самозванца, желающего воспользоваться ситуацией. В кругах европейской богемы вошло в моду нечто вроде военного туризма. Люди, искавшие сильных впечатлений и желавшие разогнать скуку, поселялись за счет информационных агентств в лучших отелях Валенсии или Барселоны, чтобы, словно зрители корриды, наблюдать из-за барьера, как испанцы убивают друг друга. Республиканские власти не могли такого допустить. Так что большинство корреспондентов вынуждены были подолгу ждать аккредитации и места в машине, жуя сигары, нервно стуча на пишущей машинке и требуя у телефонистки срочно соединить их с кем-то, с кем так и не удавалось поговорить.

Однако Герде и десяти минут не потребовалось, чтобы получить пропуск, да еще и скрепленный печатью Объединения интеллектуалов-антифашистов. Она умела находить ходы и выходы, не лезла за словом в карман, запросто изъяснялась на пяти языках, неотразимо улыбалась, но при необходимости превращалась в стальной антибюрократический таран.

День за днем Герда наблюдала, как беженцы бредут по приморскому шоссе. Сначала – запряженные мулами телеги, следом – женщины и старики с пожитками в узлах, за ними грязные испуганные дети, потом – все прочие. Отчаявшиеся, босые, оборванные, изможденные, с невидящим взглядом людей, которым уже все равно, вперед идти или назад. Человеческое половодье. Сто пятьдесят тысяч покинувших дома, бросивших все, что было у них в этой жизни, бежавших сначала в Альмерию, а потом в Валенсию, в поисках ближайшего убежища в стане республиканцев, не зная, что худшее ожидает их в дороге. Ад. По суше беженцев преследовали и безжалостно обстреливали франкистские танки. С воздуха их осыпали бомбами итальянские и немецкие самолеты, а на тех участках дороги, которые ближе подходили к морю, атаковала морская артиллерия. Это была западня. С одной стороны – обрыв, с другой – вертикальная скала. Бежать некуда. Матери завязывали детям глаза, чтобы те не видели горы трупов на обочинах. Двести километров пешком без еды. Время от времени слышался шум моторов и проезжали грузовики ополченцев с обвисшим зеленым брезентовым верхом, битком набитые, держащиеся на честном слове, запыленные, печальные. Родители на коленях умоляли взять в машину детей, хотя понимали, что если их заберут, то едва ли они еще когда-нибудь с ними увидятся. То был самый страшный эпизод войны. Большинство беженцев пребывали в состоянии шока. Некоторые падали от изнеможения. А самолеты возвращались и снова принимались за свое, свивая в небе зловещую невидимую паутину. Никто не пытался прятаться. Всем было уже все равно.

Герда не знала, куда смотреть. Это был конец света. Увидела высокую женщину, везущую на крупе белой лошади мешок муки, и машинально ее щелкнула. Казалось, все это – бред, горячечные видения. Никто не хоронил мертвецов, ни у кого не было сил подбирать раненых.

Когда стемнело, она услышала странный шум. Треск, хруст, глухие удары – и лучи фонарей в темноте за ближайшим поворотом. Герда пошла на свет, как будто ничего, кроме него, в мире не осталось. Это был передвижной полевой госпиталь. Мужчина в белом халате, залитом кровью, как фартук мясника, бинтовал голову старику. Канадский доктор Норман Бетюн был похож на восставшего из мертвых. Тощий, небритый, с красными глазами. Он не спал трое суток, переливал раненым кровь, собирал по дороге детей.

Герда никогда не думала, что гнев и грусть могут быть так близки. Она посильнее выкрутила фитиль керосиновой лампы, чтобы круг света стал шире, накинула на плечи одеяло и пошла к санитарной машине. Слышались стоны больных и раненых, голос матери, что-то нашептывающей ребенку. Задний борт грузовика превратили в операционной стол. Если разрезать вену после заката, кровь кажется черной, как нефть. Хуже всего был запах. Сейчас Герда все бы отдала за то, чтобы Капа был рядом. Он нашел бы слова, чтобы ее успокоить. Он умел заставить человека улыбнуться даже в самую тяжкую минуту.

Она стояла в задумчивости, докуривая сигарету, вспоминая прикосновение его шершавых и надежных рук, преданные спаниельи глаза, то, как он дул ей в шею после близости, его насмешки над самим собой и способность сказануть что-то такое, что выводило ее из себя, – и тут же загладить вину взглядом, который мог заставить простить что угодно. Нежный и хитрый эгоист. «Гребаный венгр», – в который раз подумала Герда и чуть не произнесла это вслух, чтобы подавить подступавшие к горлу рыдания. Она шла одна по обочине дороги между мертвых тел, сложенных штабелями, бледная, потерянная.