Сусана Фортес - В ожидании Роберта Капы [litres]

Кто останется равнодушным перед лицом такого варварства? Как пройти среди мертвых, закрыв глаза и не замарав ботинок? Как не принять ничью сторону? Есть фотографии, чье предназначение не хранить воспоминания, а заставлять людей задуматься. Снимки, ставшие символами эпохи, хотя их авторы, щелкая затвором, и вообразить такого не могли. Фотограф сидит, прижавшись к стенке окопа, слышит автоматную очередь, поднимает камеру не глядя. Остальное – таинство. «Премиальная фотография рождается в воображении издателей и зрителей», – признал Капа в интервью нью-йоркской радиостанции WNBC почти десять лет спустя, когда Герда уже была на темной стороне эфира и слушала его в миллионах световых лет от Земли, свесившись через перила балкона на своей звезде.

«Однажды и я сделал снимок, который был оценен гораздо выше, чем все остальные. Снимая, я, конечно же, не представлял, что делаю что-то особенное. Это было в Испании. В самом начале моей карьеры. В самом начале гражданской войны…»

Люди всегда хотели видеть войну такой, какой она им представлялась. Так повелось со времен Трои. Героизм и трагедия, жестокость и страх, отвага и поражение. Все фоторепортеры ненавидят эти снимки, преследующие их всю жизнь, как привидения. Ненавидят за то, какой удивительной и живописной предстает на них жестокость. Эдди Адамса вечно мучил кадр, сделанный им в 1968 году. Генерал сайгонской полиции расстреливает в упор в висок пленного вьетконговца со связанными за спиной руками. Лицо жертвы непроизвольно морщится за миг до того, как тело начинает падать. Репортер Ник Ют из Ассошиэйтед Пресс так и не смог забыть голую девятилетнюю девочку, обожженную напалмом, бегущую по дороге недалеко от деревни Транг-Банг. В 1994 году Кевин Картер сфотографировал в Судане обессилевшую от голода малышку, скорчившуюся в поле, всего в километре от пункта раздачи еды ООН. К ребенку подбирались два грифа. Картер получил за этот снимок Пулитцеровскую премию, а через месяц покончил с собой. Роберт Капа так и не смог оправиться после «Смерти солдата-республиканца», лучшей военной фотографии всех времен. Фотографии, четвертовавшей его душу.

Герда лежала, свернувшись калачиком, левой щекой на парусиновом покрывале, вместо подушки подложив под голову согнутую в локте руку, повернувшись к Капе. Глаза открыты, смотрят на него.

– Угадай, который час…

Не самый худший способ прервать молчание.

– Не знаю… Сегодня – еще вчера? – Он рассеянно провел ладонью по волосам, как будто пары алкоголя не совсем еще улетучились из его мозгов или как будто говорил во сне.

Она притронулась к его плечу. И так и не закрыла глаза, чтобы видеть электрические искры от его черных-пречерных волос в темноте палатки.

– Эндре… – сказала она очень тихо.

Имя застало Капу врасплох. Уже давно Герда его так не называла. Теплый голос что-то разбередил в нем. Неожиданно фотограф почувствовал себя беззащитным, как в детстве, когда сидел на лестнице и гладил и гладил кошку, дожидаясь, когда стихнут крики и можно будет на цыпочках со сжавшимся сердцем прокрасться в свою спальню.

– Да?…

– Что все-таки произошло?

– Я не хочу об этом говорить.

– Лучше выговорись сейчас, Эндре. Нехорошо держать все в себе. Ты попросил солдат, чтобы они изобразили атаку?

– Нет, мы просто валяли дурака, вот и все. Кажется, я пожаловался, что слишком спокойно и нечего снимать. Несколько парней тогда стали сбегать с холма, и я побежал за ними. Потом мы опять поднялись на холм и спустились бегом. И так несколько раз. Всем было весело. Мы смеялись. Они стреляли в воздух. Я сделал несколько снимков. – Капа замер, скривил губы. – …Черт бы драл эту фотографию.

– А потом-то что случилось?

Он долго, тяжело молчал.

– Случилось то, что вдруг все стало по-настоящему. На противоположном склоне стоял франкистский пулемет. Возможно, мы привлекли внимание голосами. Я не услышал выстрелов… Вначале не услышал… – Он не отрываясь смотрел на Герду, пристально, искренне, но в то же время словно обороняясь.

Она не разгадала этот взгляд. Он слегка испугал ее, вернее, показался подозрительным. Непонятно было, как его толковать. Герда отвела глаза.

– Достаточно. Если не хочешь, не продолжай. – Внезапно она вспомнила о том, что сама предпочла бы забыть. – Не нужно рассказывать мне об этом, правда. Не рассказывай.

– Ты сама спросила. Теперь придется выслушать, – в голосе Капы не было ни упрека, ни злобы. Но и жалости не было.