Михаил Полюга - Альпийский синдром

– Вот те на! – всплеснул руками Савенко. – Болезный? А я его вчера на базаре видел. Забил кабанчика и мясом торгует. Больничный? И больничный будет! Родственничек у него, терапевт Вахнюк, любой больничный нарисует. Что у Витька, к примеру, воспаление яичка или кошачий лишай…

Надо ли говорить, как я взбрыкнул после этих слов?

На следующий день Виктор Ищук переминался с ноги на ногу в моем кабинете. Но глядел вызывающе, угрюмо, волком глядел.

– А что такого? Если я болею – не могу продавать мясо? Имею право! – последнее, что он успел сказать перед тем, как я крикнул: «Вон! Чтобы духу вашего!..»

Через месяц на освободившееся место водителя был принят Игорек. А летом прокуратуре района была выделена подержанная «семерка».

Через две недели, как было сговорено с Шадриным, Игорек пригнал из Пустовца «семерку». Отрихтованный, покрашенный и отполированный кузов блестел как новенький, но ремонт ходовой не успели довести до конца, – и, заезжая во двор, машина протяжно заскрипела и похилилась. Но как бы там ни было, Николай Прокофьевич, прибывший «для разбора полетов», оказался в полном восторге. «Ни хрена себе!» – не без удивления присвистнул он и потрепал меня по плечу. Верно, не понаслышке знал цену такому ремонту…

У измученного неизвестностью Игорька лицо просветлело.

Не утерпев, вышел на крыльцо наглый Саранчук, проскакал к машине, сунулся в кузов, завертел головой, загоготал, как святочный гусь, приязненно толкнул Игорька плечом: «Ну ты даешь, брат!»

Напротив, у выглянувшего из окна Ильенко физиономия вытянулась, стала пепельно-серой, щеки впали больше прежнего, – и, не удержавшись, он хлопнул оконными створками и наглухо задернул вылинявшую штору.

– С выходом! – сверкнула желтыми зубами разбитная Любка, когда мы проходили по коридору.

– Ну-ну! – отозвался Шадрин, на ходу провел пальцем по подоконнику, покачал головой. – Почему пыль на окнах?

– Пыль? Какая пыль? – нимало не смущаясь, затараторила Любка. – Ах эта… Так ведь лето! Шастают туда-сюда, вот и напылили… Я ее тряпкой!.. А зарплату нам думают повышать или как? А, Николай Прокофьевич?

– Думают, Любка, думают! Одно невдомек: какая зарплата, если лужа на полу?!.

При нашем появлении в канцелярии Надежда Григорьевна Гузь молча поднялась, сдвинула в мимолетной улыбке неровную складку губ и спросила меня глазами, не приготовить ли кофе. Разумеется, – ответил я так же молча, пропуская Шадрина в кабинет.

Здесь все было так же, как до моего злосчастного отпуска, даже бумаги на столе никто не сдвигал, – и я не удержался от благодарственной мысли: «Возвращение на круги своя».

– Ну-с, – сказал Шадрин, забираясь в мое кресло и пробуя его крупным, будто круп у лошади, задом, – вернемся к нашим баранам. Бери бумагу, пиши. И этот твой… Игорек пусть тоже напишет. Знаете, что писать? Вот и пишите – і до праці!

Объяснение на имя прокурора области я написал быстро и легко: благо накануне мы с Игорьком оговорили все скользкие моменты в повествовании о том, что случилось под Сокольцом. Пробежав написанное глазами, Шадрин небрежно втолкнул бумагу в тощую папку на резинках, затем достал оттуда и подал мне сложенный вчетверо листок:

– На, полюбуйся! Радетель правды и справедливости…

То была анонимная жалоба, напечатанная на разболтанной машинке с западавшими буквами «м» и «о», – какие-то пол-листа текста, неграмотного, правдивого, подлого, стоившего мне нескольких бессонных ночей.

– Ну?

Я молча порылся в ящике стола, достал какую-то бумажку за подписью начальника следственного отдела Германчука и подал ее вместе с анонимкой Николаю Прокофьевичу. Тот вгляделся, вскинул бровь, прихлопнул листки обеими руками:

– Идентично! Одни и те же буковки хромают… Вот мент поганый!

– Не он один.

И я поведал о роли Ильенко в этой истории – о несбывшихся надеждах на прокурорское кресло, посещении маслозавода в компании с Германчуком, запугивании Мирошника.

– Черт старый! – воскликнул Шадрин, когда я закончил. – И что с ним теперь? Гнать? На пенсию, помидоры выращивать?

Но я отрицательно мотнул головой: пусть поработает, там видно будет. Выгнать дело нехитрое, а где взять хорошего следователя? И главное, не мог я поступить иначе: тайный стыд гнездился где-то в глубине сознания, да еще совесть исподволь доставала. Ведь Ильенко написал правду, а его за это на выход?

– Как знаешь, – вздохнул Шадрин, выбираясь из-за стола. – Добрый, да? А если он опять того?.. Ты в лес по грибы, а он в крик: украл дрова! Ты на ставок порыбачить, а он: глядите, прокурор рыбу стибрил! Ты с букетом к секретарше по поводу 8 Марта, а он: развел бордель на работе! Гляди, Женя, если бомба однажды не взорвалась – не факт, что не рванет в другой раз.