Михаил Полюга - Альпийский синдром

– Тьфу! – разочарованно сказал Скальский. – А я чуть было не пальнул.

– Мурзик! Мурзик! – вкрадчиво позвал Микола, но котяра и не глянул на хозяина – рванул по дуге, вспрыгнул на крыльцо, пихнул запертую дверь боком, сипло мяукнул. – Вот чертово отродье! Уже помышковал – и на печь. Ну, раз ты так, и я так: пусть тебя Софка впускает. Идем, что ли? – обернулся к нам лесник.

И мы пошли – сперва по накатанной санными полозьями дороге в гору, затем запетляли среди сосен, елей и дубов, а когда лес стал густеть, просветы между стволами затянулись кустами и молодой порослью, свернули на едва заметную тропинку, выстроились гуськом и двинулись в затылок друг другу. С нежным хрустом подминался под ногами неслежавшийся, еще нехоженый наст, потрескивала подмороженная кора деревьев, осыпались с еловых лап и какое-то время зависали в воздухе белые летучие пушинки – это сосны и ели стряхивали остатки ночного снегопада. И то и дело путь нам пересекали чьи-то следы, петляли по сторонам дороги, убегали и возвращались, – и при виде этих следов сердце трепетало, а за каждым кустом представлялся невидимый, насторожившийся, хитрый звереныш.

«А ну, кто кого!» – загорался я, прибавляя шагу и едва не подталкивая в спину идущего впереди Миколу. И казалось, вот они, в двух шагах от меня – лиса или заяц, таятся, следят раскосыми глазами, ловят чуткими ноздрями вражий человеческий дух, подрагивают ушами. А стоит шагнуть в сторону – рванут и умчатся, если только… Если только не пальну на секунду раньше. И в этом охотничьем азарте заключена частичка земного счастья. Вон как меня пробирает: электрические токи – во всем теле! Ну где же, где?..

– Эх, зима! – услышал я в похрустывающей снегом тишине негромкий голос Кубышко – они со Скальским шли позади меня. – А я еще зайчатины в глаза не видел. Что ж не позвал в конце лета пострелять из-под фар?..

– Я и был-то в этом году один раз, – вздохнул Иосиф Иосифович. – И сказал – больше ни за какие коврижки не поеду. И жене обещал…

– Что так?

– А вот так! Взял осенью зайчиху – это было что-то! Шикарная шкурка, мясо… Жена взялась тушку разделывать, а там – зайчата! Вот-вот им на свет появиться… Жинка в слезы, тряпкой перекрестила, обозвала извергом, а я и сам того…

Тут я переключил воображение, припоминая прошлогоднюю охоту из-под фар, на которую поехал из любопытства. Стояла темная осенняя ночь, поля вокруг села были убраны, и земля под колесами то щетинилась ржавой стерней, то шуршала сухими, примятыми комбайном кукурузными стеблями. И по этой стерне, по шуршащим кукурузным стеблям несся легковой уазик Иосифа Скальского, подпрыгивая и ныряя, шаря перед собой ослепительно-яркими полосами дальнего света. «Как заторможу – выпрыгивайте и бейте!» – наставлял нас с Игорьком сидевший за рулем Скальский. И мы глядели во все глаза, подпрыгивая и ныряя вместе с уазиком, ударяясь о кузов головой и локтями и сжимая между коленями ружья. Когда же на пути, в снопах света, вдруг поднимались столбики ослепших зверьков, и подрывались, и пускались наутек, беспомощные, мечущиеся, не умеющие выскочить из ослепительных полос, мы вылетали из притормозившей машины и палили, палили, палили. Но как-то мимо, мимо, – и Скальский посмеивался и качал головой, затем не утерпел, вылетел вслед за нами, с первого выстрела уложил крупного зайца, торжествуя, поднял за уши отяжелевшую, теплую еще тушку и воскликнул радостно: «Так-то! А то пуляете как в белый свет…»

Но то было один раз, по пьяному делу, – мы выпили тогда с Игорьком, затем добавили у Скальского, – а на следующее утро, проспавшись, я сказал себе: баста, это дело чревато!.. А может, не только осторожность заговорила во мне тогда?..

И вот теперь Скальский…

– Решил – хватит, положена охота зимой, значит зимой, – продолжал Иосиф Иосифович. – Чтобы мамка успела выносить, и зайчата подросли…

– Ах какие мы нежные! – хмыкнул Кубышко. – Как по мне…

– Тише ты! – оборвал его свистящим шепотом Микола и скомандовал: – Веди, Йосип, на номера. А мы с Гошкой через минут пятнадцать зашумим. Только бить наверняка, а то нашпигуете дробью задницу…

– Засунь в штаны сковороду, – заржал Кубышко. – Обезопасишься на все сто.

– Иди в дупу, трепло!.. Ну, ни пуха!..

– К черту! – отозвался Скальский и махнул мне с Журавским рукой. – Двинем, что ли, робяты!

Мы прошли по лесу метров триста-четыреста, стараясь без надобности не шуметь. Затем Скальский указал мне, глазами и жестом, на пятачок между деревьями, откуда хорошо просматривалось пространство, выбранное нами для предстоящего гона. Я кивнул, укрылся за толстой корявой осиной и взял ружье на изготовку. «Ни пуха!» – одними губами шепнул Скальский и вместе с Журавским двинулся дальше. Несколько секунд спины их мелькали между просветами деревьев, затем скрылись из виду, – и я остался один.