Михаил Полюга - Альпийский синдром

Она не убрала колено – только слегка порхнула ресницами, и спросила, запинаясь и растягивая слова:

– Можно каждый за свое? И не говорить за что, а то не сбудется?..

Я кивнул и, перед тем как выпить, загадал: «Чтобы все, что случилось с Дашкой, оказалось неправдой!» Выпил, поперхнулся и со злобой окоротил себя: «Вот и загадал!.. А как размечтался!..»

– «Блажен рогач…»

– Что вы сказали? – не расслышала Гузь, обмахивавшая ладонью рот, обожженный крепчайшим Любкиным самогоном.

– Ничего. Вспомнилось из одной книжки… Даже не знаю почему…

– У вас что-то случилось? – после некоторой запинки не удержалась и все-таки осторожно спросила она.

– С чего вы взяли?

– С чего? Не уехали домой, а раньше никогда не оставались. И какие-то у вас глаза…

– Глаза? Пьяные у меня глаза! И ничего такого не случилось. Просто, как изволите выражаться, тошно. Тоска то есть. Как в природе: день сменяет ночь и наоборот, для равновесия, что ли. Считайте, сейчас у меня время полуночи. Темная такая ночь, без луны и звезд…

– А вы выпейте еще, и отпустит. У меня муж был – если не допьет, хоть из дома беги, а хватит лишку – ему хоть в лоб, хоть по лбу, – ляжет на бок и спит, как в обмороке, даже сны не видит.

Муж был? Разве нет у нее мужа? Муж объелся груш. То-то Козлов так ретиво на чужие грядки лезет!..

– Будь по-вашему, выпьем, чтобы сны не снились, – кивнул я, наполняя стопки. – Как погляжу, опасный вы человек, Надежда Григорьевна! Еще, чего доброго, сопьемся тут с вами. Станем безобразничать, песни петь.

– Может, и станем, – подтвердила Гузь без тени смущения. – Все равно никто не увидит: окна во двор выходят…

Я и не хотел – окинул заговорщицким взглядом неплотно прикрытые шторы и при этом второй раз за вечер ощутил сладкое, головокружительное, погибельное чувство пропасти под ногами. Еще бы не ощущать! Ведь ничего не случается просто так, – и эта женщина неспроста постучала в окно моего кабинета, неспроста сидит сейчас, едва не за полночь, за моим столом, пьет мерзейший Любкин самогон и не убирает ногу, к которой я как бы случайно прикасаюсь своим коленом. А эта улыбка – одними глазами и уголками рта, – и как будто случайно оброненное: был муж, и искра, то и дело пробегающая меж нами!..

Вот так, Дашка, вот так! Сейчас налью по третьей, но выпью не за тебя!

Но тут меня качнуло, рука дрогнула, и самогоном плеснуло из стопки на стол и мне на пальцы.

– Знак свыше, – хмыкнул я, чувствуя, что слова текут из меня плавно и замедленно, а значит хмель снова одолевает. – Поклон Мирошнику… Вы пейте, а я сделаю паузу. Уравняемся в градусах…

– Не буду, – сказала она, накрывая стопку ладонью. – Сейчас уберу – и заварю кофе.

Вот-вот, кофе! А то все как-то поплыло. Ну и самогон! Завтра же убью Любку!.. А вообще – как-то странно…

– Как-то странно… – и не заметил, как вслух повторил я.

– Что странно?

– А? Ну да… Вам разве не странно: ночь, а мы сидим, болтаем о том о сем? А кофе – да, хорошо бы кофе…

– Странно? Странно, если просто, по-человечески сидим и говорим? А ночь – ну да, ночь. И что, что ночь? Лучшее время для разговора – никто не лезет с бумажкой или вопросом.

– По-человечески? Между прочим, я для вас – не человек, а прокурор, начальник. А вы стучите в окно. Зачем?

– Затем! Утром будете начальником, а сейчас… Глаза вон слипаются. Что ж вы так сегодня?.. Кофе не поможет. Вам бы поспать.

– А, да! У меня здесь матрас, подушка, одеяло… Вот я сейчас составлю стулья и… А вы – тсс! Вы меня не видели! Домой не поеду… А кофе – да, кофе!..

– И не надо, куда вам такому ехать! Жена вам несколько раз звонила. Знаете? Вот и хорошо. Но сегодня не перезванивайте – напугаете только. А я сейчас принесу кофе.

Она скрылась в проеме двери, нечетком, плавающем в сизом тумане.

«Пьян… Как зюзя… Надо бы в самом деле поспать… Вот только стулья составлю…»

Я взялся составлять стулья и с грохотом опрокинул один стул, сдвинул другой. Тотчас в дверях нарисовалось встревоженное лицо Надежды Гузь, но я отмахнулся от этого лица: идите, справлюсь, нечего меня контролировать! Лицо исчезло, и оттуда, из тумана, раздался голос:

– Кофе на столе. Заварила покрепче. Пейте, а я постелю. Где матрас?

– Сам!.. Не троньте!.. Выпью кофе – и сам!..

Но секретарша уже возилась со стульями, стащила с антресолей матрас, раскатала, застелила простыней, взбила подушку, выровняла поверху одеяло. «Черт с ней, пусть!.. – легко согласился я. – Раз ей так хочется… И что здесь такого?.. Пусть!..»