Михаил Полюга - Альпийский синдром

– Что такое? – обычно внимательная и чуткая, на этот раз с беспечной улыбкой встретила меня Даша. – Намок? Бедненький! А я рыбку поймала! И сразу отпустила, чтобы не мучилась.

– «Вот пуля пролетела – и ага…» – ответно промычал я, брякнув на траву сапоги, из которых перед тем вылил доброе ведро воды. – Сейчас бы водки. А еще лучше – самогона, градусов под шестьдесят…

«Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует, – все суета!»

Настал сентябрь – что-то срединное между летом и осенью, когда днем все еще тепло, вечера тихи и прохладны, а ночами уже хочется завернуться в одеяло. А то вдруг рванется под порывами ветра беспокойная сирень, листик промелькнет и свалится, жалкий, ржавый, зашумит за окном и тотчас стихнет мимолетный холодный дождик.

Потом и октябрь пришел и миновал, сухой, безлиственный, тихий.

Жизнь как бы замерла, остановилась, переводя дыхание в преддверии близкой зимы. Ставки притихли, стояли свинцово-серые, с голыми берегами. А там, где спустили воду, сновали подле уловителей рыбхозовские цистерны – загружались и увозили на продажу товарную рыбу. Там же стояли по пояс в воде грубые краснолицые рыбаки в прорезиненных комбинезонах, черпали подхватами усатых красноглазых карпов, тускло-серебряных толстолобиков и «сорную» рыбешку – темно-серого, разжиревшего на дармовщине карася и алюминиевого отсвета плотвичку. Черпали, опрокидывали в огромный ковш – и стрела подъемника со скрипом утягивала ковш на весы.

Почти незамеченными прошли задержания: братьев-цыган из соседней области, совершивших разбойное нападение на Шинкаря, и бандита Чекени, укрывшегося где-то в степях Причерноморья. Что замечать, если вычислили и задержали преступников не наши, а иногородние опера?!

И на работе у меня – в здании прокуратуры, в гараже, на голых ветвях яблонь и вишен – было сонно и рутинно, словно пыль и паутина веков осели и опутали все вокруг.

Тоска, да и только. Пригашенное состояние. Сон с открытыми глазами.

Даже первый тур президентских выборов, состоявшийся в последний день октября, не расшевелил этого сонного царства. Все прошло спокойно и мирно, во второй тур вышли действующий президент и социалист Морозов. Вышли – и черт с ними, с социалистом и новым буржуа! Неинтересно, ни к чему. Пустословие, болтовня, шулерская ловкость пальцев – для идиотов.

Одним словом, «суета сует, – все суета».

Одно радовало: Горецкий почти не появлялся за эти месяцы. Как будто навсегда исчез, канул, провалился в небытие, – лишь ненадолго пересекались мы при сдаче ежемесячных отчетов.

Неожиданно в начале ноября Александр Степанович позвонил, и снова грозное электричество стало скапливаться над головой. Он не заговаривал об ухе и рыбалке, а велел согласовать встречу с преподавателями и студентами Верховнянского колледжа и подготовить для него выступление – «минут на десять, со статистическими выкладками преступности в районе и фабулами наиболее актуальных дел». Встречу я согласовал, речь подготовил, при этом нутром ощущая первые электрические разряды, проскакивающие в воздухе.

Перед приездом Горецкого я обошел здание и обнаружил, что дверной замок в кабинете Саранчука взломан, как если бы дверь вокруг ригеля грубо расковыряли каким-то острым предметом. Саранчук, как водится, пребывал в суде, и я с пристрастием допросил вездесущую Любку.

– Что? Замок? – изобразила непонимание та и тут же затарахтела, хитро ухмыляясь и подмаргивая в сторону поврежденной двери. – Так это Леонид Юрьевич – вчера вечером закрыл Оболенскую, закрыл и ушел. Случайно или нет, не знаю, со свечой не стояла. А она ножик в столе у Леонида Юрьевича нашла, хороший ножик, охотничий, расковыряла замок и – фьюить! – Любка хихикнула и, словно цапля, вытянула шею и понизила голос: – А что? Утром был слесарь, дверь подправил, замок заменил. Еще бы краской разок мазнуть – и приходи, кума, любоваться!

– Оболенская, значит? С Саранчуком?

– Так молодые, веселые!

– Горецкий сейчас приедет. А дверь… черт знает что с дверью.

– И пусть едет! А вы ему из графинчика, и на ставок… нечего ему тут шастать! Пусть там уток гоняет.

– Любовь Петровна! – изобразил я гнев праведный. – Почему пыль на подоконнике?

– А мы раз, – мазнула полой рабочего халата по подоконнику техничка, – и где пыль? Нет пыли!

Ну что с ней будешь делать? Вот же наглая баба!

Заглянул к Оболенской. Она подняла невинные глаза, и у меня пропала всякая охота выяснять, что у нее произошло с любвеобильным Саранчуком. «Ничего-ничего, работайте!» – жестом показал я и прикрыл за собой дверь. В самом деле, не станешь же объяснять этой сплюшке, что жена у Саранчука – женщина под девяносто килограммов, рослая и могучая, и если уж потянет за патлы – так просто не оторвешь.