Михаил Полюга - Альпийский синдром

Когда-то я с замиранием читал описания охоты, начиная с Толстого и заканчивая Юрием Казаковым. Вот где обыденность мира, неприметность и простота вдруг представали выпуклыми, зримыми, – и палый осенний лист горько пах валерьянкой, и пылали медно-красные закаты, и стоячая вода в болотцах и на лугах отражала, будто в оконцах, утекающее в ночь небо… Какой у них был неспешный, пытливый, памятливый взгляд! Вместе с тем я на охоте оставался глух и слеп, думал обо всем подряд, мимолетно, торопливо, после мало что помнил, кроме селезня, по которому бездарно смазал, спешил бить, когда надо бы остановиться хоть на миг, вглядеться, вслушаться, почуять…

Вот и теперь, оказавшись на берегу ставка, плоском, уходящим далеко в поле, с песчаной губой и первыми купами густого камыша, я перво-наперво взялся за снаряжение: размотал удочки, переоделся в камуфляж, натянул на ноги резиновые сапоги. Затем я все-таки остановился, и мгновения оказалось достаточно, чтобы увидеть, что раннее утро из свинцово-серого становится нежно-голубым и понемногу золотится, что вода у берега стоит глухо, сонно, а дальше, на той стороне и на отмелях, укрыта клочьями седого тумана, что студено и знобко блестит на траве жемчужная роса.

«Черт подери! – подумал я и тут же переключился на земное, бренное – свое, глядя, как жена раскладывает на одеяле привезенные из дома харчи. – Как бы Даша не застудилась! А кофе припасла. Кофе в самый раз будет».

Я достал из машины куртку на меху, бросил поверх одеяла и взглядом предложил жене, чтобы пересела, затем принял из ее рук кофе в крышке от термоса, заменяющей стаканчик, и бутерброд с сыром и колбасой.

– Ах! – сказала Даша, глядя мимо меня на воду. – Рыба выпрыгнула. У самого берега. Большая. Пей скорее, потом я. Хочется чего-то горячего и – ловить! Правду говорят про утренний клев, да?

«Опять крючком – за губу!..» – хотел было поддеть жену я, но подумал, что не стоит портить примирение бессмысленным препирательством.

Я допил кофе, вернул Даше стаканчик и, с высоты роста, стал смотреть, как она осторожно вынимает пробку из термоса, наливает в стаканчик кофе и заталкивает пробку обратно, зажимая термос между коленями. На ней был простенький тонкий свитер и брюки, волосы она убрала к затылку и стянула резинкой, очки то и дело запотевали у нее, когда подносила ко рту стаканчик, и я не видел глаз, но помнил их выражение и думал: чудо что за женщина! Ах какое чудо! Не красавица, но милее всех красавиц. Мне, которому когда-то, в дни наших с ней встреч и расставаний, не могло и в голову прийти, что такое когда-нибудь случится, и я скажу, что…

«Сентиментальный осел! Смотри-ка, расчувствовался!» – одернул себя я, потому что дальше должно было прозвучать слово «люблю», произносить которое, вслух или мысленно, я так и не научился, – из опасения показаться смешным или по причине каких-либо иных страхов и комплексов, засевших во мне с детства.

– Что? – подняла глаза чуткая Даша и тыльной стороной ладони отерла уголки рта. – Кофе, да? Вытерла? Еще?.. Опять смеешься?! – И швырнула в меня порожний стаканчик.

– Ах так! Ну держись!

Будто кот из засады, я прыгнул на одеяло, и началась та возня, которой иногда подвержены взрослые, в душе не переставшие оставаться детьми. «А вот тебе!..» перемежалось шутейной борьбой, вскриками, шлепками и, как и должно, завершалось долгим поцелуем.

– Пусти! – пыталась вывернуться Дашка и не давалась, вырывая руки и вертя головой, но я не отпускал, и она сморенно затихала, дышала через силу и якобы покорялась, но в последний момент взбрыкивала и отбивалась, как могла. Дома эти игрища всегда заканчивались одинаково, но здесь было утро, был ставок, плескалась в воде рыба и, главное, приближался и нарастал звук лодочного мотора.

Мы воровато переглянулись, торопливо поднялись, поправили на себе слегка растерзанную одежду и чинно уселись на одеяле, но, поглядев друг на друга, не удержались и прыснули, будто непомерно расшалившиеся дети.

– Что с вами? Леди слегка растрепана, – не удержался я.

– Потому что джентльмен – неотесанный чурбан! – фыркнула Дашка, поправляя выбившуюся из-под резинки прядь. – Такому джентльмену пасти овец, а не общаться с благородными леди!

И, пока с лодки не могли нас увидеть, мы мимолетно поцеловались.

В этот момент, до того скрытая нашей машиной, вынырнула и описала круг на воде рыбхозовская моторка. Правил лодкой бригадир ставка Костюк, лихо завернувший к нам, на песчаную отмель. И тотчас мотор заглох, и лодка с тихим шорохом скользнула по мокрому песку и уткнулась носом в берег.