Александр Брежнев - Софринский тарантас

Я изнашиваю много халатов. И все потому, что почти все они мне малы. Нет, я не слишком высок, хотя рост выше среднего.

Вот и сейчас я говорю сестре-хозяйке:

— Простите, но вы мне дали халат, которым я едва ли повяжу свою голову.

Сестра-хозяйка, с горечью смотря на меня, вздыхает, а потом говорит:

— Это все потому, что заведующая наша маленькая, а раз маленькая, то и халатов больших нет. Да и врачи разве все такие, как вы… — И, забрав из моих рук халат, она вдруг разом решает вопрос: — Лучше я вам выдам четыре простыни, и вам по вашему вкусу и комплекции в нашем ателье сошьют модные халаты…

Делать нечего. Я беру простыни и иду в ателье, где на меня уже без всякой примерки шьют халаты.

Мне хочется, чтобы на моем врачебном халате было как можно больше карманов, в которые бы я мог положить что угодно, включая, конечно, широкую укладку шприцев для внутривенных вливаний и толстенные справочники-пособия. Но, увы, мода есть мода. А еще есть такое понятие, как «внешний вид».

— Три кармана, ну четыре, но, учтите, не более… ведь у нас тоже госстандарт… — ворчит закройщик и улыбается.

Препроводив больного на второй этаж, я медленно спускался вниз. У гардероба меня окликнули:

— Доктор, чай, не узнали…

Я оглянулся. Пожилая женщина, худенькая, темноволосая, с улыбкой смотрела на меня. Она стояла у гардеробной обитой кожей и войлоком двери. Рядом с нею ведро с землистого цвета водой, совок и веник. Она грудью опиралась на швабру.

Как ни пытался я ее припомнить, она все никак не вспоминалась.

— Конец месяца, вот и приходится генералить… — сказала она нерешительно, а затем вдруг продолжила более уверенно: — Да вы что, не узнаете меня? Прошлым летом вы меня сюда с радикулитом привозили. Спина у меня болела, и вы мне в машине сделали укол от боли… И часу не прошло, как мне полегчало. С той поры я все бегаю и бегаю… Если больного ночью ходячего привезут, я ему и халат на плечи накину, и тапки надену да наверх провожу…

Она улыбалась. Улыбался и я, почесывая затылок. Да разве всех упомнишь. Сколько их, больных, за свою жизнь перевозил. Сотни. Тысячи.

Я попрощался, поблагодарил ее за память.

— Давай лечи, помогай людям, как мне помог… — улыбнулась она.

С радостным чувством покидал я забрызганный угол и гардеробщицу, нежную, добрую, в руках которой была истертая до блеска швабра.

Ночью в машине умер больной. Мы уже были на полпути к больнице, как у него вдруг повторно усилился приступ бронхиальной астмы. Я делал что мог, но ни внутривенные вливания, ни внутримышечные инъекции, ни даже ингаляции не помогли.

Время, только время могло нас спасти. Нужна была реанимация, нужен был кислород, теплый коктейль. Не один раз спасали мы этого больного в больнице.

Приближалась весна, и снежок кое-где подтаивал. Находясь в двух километрах от больницы, на повороте наша машина остановилась. Оказывается, прокололи колесо, наехав на незаасфальтированные бракованные плиты, темные прутья которых чуть-чуть выступали из застывшего цемента. Ни попутных, ни встречных машин не было. Я связался по рации со «Скорой», и мне ответили, что при всех моих желаниях помощь к нам может прибыть лишь через полчаса.

Мне не верилось, что так вот могло случиться. Пока меняли колесо, прошло десять минут, а вперед этим путем ехать нельзя, вся дорога в этих плитах, зимой, когда снег твердый, по ней можно ездить, а весной нельзя. На объезд микрорайона мы потратили полчаса. Я спасал больного. Я спешил. Я переделал все мероприятия по его оживлению. Но время, потерянное впустую, делало свое дело. Больной, вдруг захрипев, судорожно раз-другой передернулся и заснул навеки. Кто виноват в его смерти — плиты, которые кое-как кинули прошлым летом дорожники, или же мы, врачи?..

Водитель после этого случая стал возить с собой две запаски. И порой вздыхая, он часто, глядя на дорогу, вдруг вспоминая об этом случае, умерший был его сосед, говорил мне:

— Это что же, доктор, выходит, мы, вместо того чтобы помочь больному, наоборот, помогли ему умереть…

Я молчал. А он все вздыхал и вздыхал.

Свежий, бодрый, я сижу в кабинете для приема амбулаторных больных и, посматривая на часы, жду больную, ту, которую лечил еще студентом.

Вот скрипнула дверь, и худая, стройная женщина боязливо спросила: «Можно?»

Тот же широкий белый лоб, умные глаза и тот же серебряный перстенек.

— Вы!.. — радостно воскликнул я. — Сколько лет сколько зим… — И подбежал к ней, элегантно взял за руку, усадил.