Александр Брежнев - Софринский тарантас

Ну а гармонист, то и дело приподнимая брови, тряс головой, а то порой, вдруг полусогнувшись, задыхаясь, так растягивал мехи, что цветастая материя на них, казалось, вот-вот лопнет, и тогда антоновские яблоки, нарисованные на ней, вдруг оживут и посыпятся провожающим прямо под ноги.

Гармонист невысок ростом. Худощавый, с обветренным, загорелым лицом, он не представлял особого интереса, не считая, конечно, его бархатных розовых шаровар, мастерски заправленных в коротенькие кирзовые полусапожки. Медаль «За отвагу» на его груди от времени так натерлась мехами, что солнце и в тени вспыхивало на ней.

Трудно сказать, что это была за компания. И был ли приглашен сюда гармонист по заказу, или же он был свой человек, а может, просто случайно встретился на платформе с провожающими.

Водитель попросил меня смотаться в станционный буфет и купить пирожков. Буфет рядом с платформой. Поднявшись по ступенькам, я почти совсем поравнялся с толпой.

Как быстро течет жизнь. Когда-то этот парень был мальчишкой, юношей, а теперь будущий солдат. Его девчушка-невеста с розовой ленточкой в волосах, то и дело всхлипывая, прижимается к его груди, лицо ее покраснело, хотя и чувствуется, что она почему-то теперь и не придает особого значения своему внешнему виду.

Толстоватый, солидный человек, наверное, его отец, весь напомаженный и накрахмаленный, с галстуком-бабочкой на шее, уже пьян. Увидав в моих руках пирожки, усмехнулся.

Свистнула подошедшая электричка, и от толпы повеяло тоской.

— Ну вот и все… — усмехнулся гармонист и, прекратив играть, откинул рукой с лица волосы.

Медаль на его груди занырнула в мехи гармошки, и те зажали ее, беднягу, защемили, с треском натянув планочку. Но гармонист не долго молчал. Выпив чарку, за ней другую, он тылом ладошки промокнул лицо и, жадно затянувшись папироской, заиграл что-то чистое и хорошее. Девчонки, поправляя в смехе брюки, закружились с парнями в танце. Мужики, и среди них молодой кореец, лихо открыли зубами три бутылки пива и по очереди, по кругу пили из единственного стакана.

— Все опять как не у добрых людей… — проворчала какая-то старушка и, достав из сумки алюминиевую кружку, попросила, чтобы и ей налили пива. Но она все не выпила. Лишь чуть отхлебнула.

Невеста обняла парня.

— Я скоро, скоро… ты только не плачь… — с напускной строгостью успокаивал он ее и чмокал то в щеку, то в губы. — Всего два годика, всего два…

— А если твои узнают?

— Ну знаешь… — сердито буркнул он, хотя и сконфузился. — Если стариков вводить в курс дела, то это не жизнь будет, а мука. Говорю тебе, рожай, и никаких гвоздей. А я им опосля-а… напишу…

Стоявшая до этого электричка приоткрыла двери и, воинственно присвистнув, чуть дернулась, видимо, лишь для того, чтобы поправить вагоны.

Кто-то крикнул:

— Братцы-ы, полундра! Братцы-ы, в ружье!..

И толпа, смешно закопошившись, ринулась занимать места.

Он, прижимая, прикрывал ее. Но она уж очень как-то резво лезла вперед.

Мой водитель, подбежав ко мне, выпалил:

— Ну ты, доктор, и даешь, тебя только за смертью посылать… — И, выхватив из моих рук пирожки, стал с жадностью их заглатывать.

Впереди блеснул зеленый глазок светофора. Двери закрылись. И электричка, выбравшись на простор, сопровождаемая ровным стуком, вольно рассекая воздух, понеслась к горизонту.

Платформа опустела. Я остался один. Осмотревшись, вздрогнул. Внезапно увидел гармониста. Бедняга. Все побежали садиться в вагон, а о нем позабыли. Но он не унывал Расставив ноги и в откровении, в такт своей задушевной мелодии так двигал и дергал головой, что дежурный по станции, усатый старик, высунувшись из окна и сдвинув на затылок форменную фуражку, в блаженстве смотрел на него.

— Эх как разыгрался… — произнес водитель, вытирая масло с запупырившихся губ. А потом, отряхнувшись, спросил меня: — Ты чего это уставился? Давно проводов, что ли, не видел?

— Да… — произнес я.

— Э-э… Сразу видно, не служил.

Но я не слушал его. Загадочная манерность гармониста, пустынная платформа, парень, уехавший служить, не давали покоя. Вся эта крохотная, почти сиюминутная сценка из жизни показалась мне самой любовной и самой простой.

Машина взревела, и водитель, уже в который раз проклиная проржавленный гвоздь, вырулил на дорогу.

Все исчезло. Лишь звук гармоники грохочущей волной откуда-то извне падал на меня и подхватывал и уносил вслед за ним. И в который раз я понял, что моя жизнь, такая никчемная и легонькая, подталкивается и двигается вперед благодаря жизни других людей.