Александр Брежнев - Софринский тарантас

— Зачем думать зря?.. — добавил он. — Вызов обслужили, и ладно… Сколько их, вызовов. Если обо всех думать… — и вдруг, осекшись, усмехнулся, потупился. Мне надо было что-то отвечать. Скрыв истинную причину волнения, я между прочим сказал:

— Такое хозяйство, какое у старухи, требует, наверное, много кормов…

На что он с ходу ответил:

— Сейчас хлеба в магазинах много. Так что прокормит. Я в заборную щелочку заприметил, как бабка размачивала в воде белый хлеб… — и подмигнул мне. — А что, доктор, разве жизнь плоха, если и мясо, и молоко, и яичко свое? Одного бычка кокнул, и вот тебе на целых полгода тушенка… — И, заулыбавшись во весь рот, еще что-то проговорил.

А потом начал хвалиться своими познаниями по ведению домашнего хозяйства. Но я не слушал его. Образ счастливой девушки, давным-давно звонившей кому-то из телефонной будки, не выходил из моей головы. Ведь я тогда стоял рядом с ней. И она мне так нравилась. Улыбаясь, она все звонила и звонила кому-то, может, даже этому парню, сожравшему курицу, и указательным пальчиком, точно гадая, чертила по окну телефонной будки крестики-нолики. Когда она вышла, я спросил:

— У вас есть две копейки?..

— А что, если есть… — и засмеялась, снимая с головы платок.

— Ну что вы за мной гонитесь? — спросила она через некоторое время. — Вы же собирались звонить кому-то…

И тогда я растерялся, не сообразил, что и ответить… И отстал… А она, забавно помахав мне на прощание рукой, села в трамвай и уехала. А потом я, кажется, вновь увидел ее. Ах да, один раз, когда я еще только начинал работать врачом и жил бедно, не имея даже комнаты, не говоря уже о прочих житейских вещах. Я встретился с нею в продовольственном магазине. Я, кажется, купил тогда пятьдесят граммов сливочного масла. Продавщица, удивившись незначительному весу моей покупки, хмыкнула:

— Сколько лет работаю, но так мало еще никто не брал…

Я оглянулся. И, оглянувшись, вздрогнул. Рядом стояла она. И она засмеялась так громко, что я чуть было не упал.

А один раз, когда я приехал на срочный вызов в театр, кажется, было плохо с вахтером, на мне был короткий халат. Это был самый «большой» халат, который смогла подобрать мне сестра-хозяйка на мой двухметровый рост. Ведь все врачи на «Скорой» были маленькие, а главврачиха тем более была гномом. Поначалу я возмутился такой крохотности халата. Но меня успокоили, что, пока наша заведующая будет маленькой, до тех пор и не будет больших халатов. И вот, увидев меня в театре в таком халате, она, находясь в каком-то восторге, может быть, даже оттого, что на ней было белое как снег платье, вдруг, строго посмотрев на меня, спросила:

— Вы что, прикидываетесь или на самом деле чудак?

Я опешил. И хотя мне не до нее было, больной задыхался и мы осторожно перекладывали его на носилки, я все же сказал ей:

— Для врача не халат важен…

И она вновь с какой-то прежней бесстрастностью хмыкнула:

— Э-э, вы ошибаетесь, мой дорогой…

И, произнеся все это, скрылась в беспорядочно снующей из угла в угол зрительской толпе.

Я искал ее глазами. Надеялся, что она появится. Да пусть даже если не появится, то оглянется из толпы на меня.

Я помогал нести больного на носилках. Вокруг меня хлопотали администраторы, они что-то говорили мне и что-то доказывали. Но я не замечал их. Мне ни до кого не было дела.

«Черт возьми, это не женщина, а какое-то привидение!..» — думал я после, трясясь в машине.

«Хорошо бы встретиться с ней в такой ситуации, когда надо было бы ее срочно спасти. Вот тогда бы она поняла, кто я такой». Так думал я тогда. Давным-давно это было.

— Ой, доктор, у тебя лицо все серое… — внимательно посмотрев на меня, произнес водитель. — Приоткрой форточку, будет легче…

Я приоткрыл форточку. Мы неслись по шоссе во всю прыть. Сегодня как никогда быстро наступила темнота. Но ушедший вечер почему-то не выходил из моей головы. Дружно и счастливо освещали асфальт фонари. Иногда, когда машина останавливалась у перекрестка, я смотрел в салон. Он слабо освещался. Но я все равно хорошо видел ее, особенно ее лицо. Как жаль, что она не узнала меня. И не успеет теперь узнать. Скоро я привезу ее в приемный покой, где сдам дежурным врачам. И, сдав, умчусь на новый вызов.

Так душно мне никогда не было. Я смотрю на нее сбоку. Вот она уселась поудобнее, оперлась подбородком о колени и с некоторым интересом посмотрела на меня. Нет, нет, она все равно не узнает меня… «Ну почему, почему ты не узнаешь меня, — хочется мне крикнуть и, тут же остановив машину, деликатно войти в салон и, сев рядом с ней, сказать: — Я всю жизнь мечтал… Понимаете? Мне хотелось спасти вас, спасти геройски, невзирая ни на что… И я, кажется, спас вас…» — нет, здесь я скажу ей «ты». Но вот уже огни стационара. Перед нами обтянутое марлей, покосившееся и чрезвычайно мрачное окно приемного отделения. Тормоза скрипнули. И все кончилось…