Александр Бушков - Темнота в солнечный день

Одним словом, привести наган в состояние, когда из него можно было бы стрелять, удалось бы только волшебством, а человеческие руки тут бессильны. Оружие из этого нагана, как из скрипки самогонный аппарат.

Майор вертел наган долго, рассматривал и так и сяк, в конце концов, посмотрев на просвет, обнаружил наконец между передней частью барабана и задней частью ствола штырь, и, надо полагать, в совершенстве изучил конструкцию того хлама, в который боевое оружие превратилось, – ну, разве что свинца не видел.

Упер в Митю прямо-таки бешеный взгляд:

– А где другой?

– Какой – другой? – Митя уже привычно пожал плечами. – Не было никакого другого, только этот. Таким и купил.

– Зачем? – как-то простецки спросил майор.

Митя пожал плечами:

– Перед парнями пофорсить захотелось. Я его положил во внутренний карман пиджака, показывал только ручку с курком, а в руки никому не давал. Раз только вынимал, в лесу, темно было, никто ничего и не понял. А в руки опять-таки не давал. Все торчали. А что тут запрещенного? Мне сказали, если его нельзя опять в боевое состояние привести, ничего тут нет уголовного. Кусок железа, и всё…

– А патроны? – спросил Карпухин. – Два патрона ведь было.

– Да наврал я про патроны, – сказал Митя. – Сказал, что есть, что два, что дома лежат… А чтобы усугубить, всех расспрашивал, не могут ли патроны для нагана достать. Чтобы хватило на полный барабан. Поехать в лесок за городом и пострелять… Ну, разыграл я всех. Это за то, что меня с месяц назад крупно разыграли. Что я такого нарушил? Это ж железяка никчемная, ею только по лбу бить…

Он стоял чуть в стороне, так что отлично видел, как скрестились взгляды майора и Карпухина. У майора взгляд был свирепый, у Карпухина – чуточку виноватый. Вот так, подумал Митя, старательно сохраняя на лице этакую смесь наивности с удивлением и изо всех сил стараясь не расхохотаться.

Майор со стуком положил наган – точнее, припечатал так, словно хотел проломить им столешницу. Уставился на Митю так, словно хотел вывести его во двор, прислонить к ближайшей стене и пустить пулю в лоб.

– Издеваешься?

– Да ничего я не издеваюсь. – Митя пожал плечами. – Ну, купил, ну, разыграл ребят… Что я нарушил-то?

– Ну погоди… – довольно зловеще процедил сквозь зубы майор. – Ты что же, думаешь, мы встали, сделали тебе ручкой и уехали? Ордер – вот он. Обыск будет по всей форме. И если что-то найдем…

– Ищите, – пожал плечами Митя. – Все равно ничего запрещенного нет. Вы мне только потом справочку напишите, а то на работе уже потеряли, матерят, наверно…

Майор явно был не из тех, кто сдается быстро. Он послал своих орлов и Карпухина найти понятых. Те в конце концов привели двух пенсионеров, Михалыча с Митиного подъезда, и Екатерину Федоровну из соседнего. Оба всю жизнь проработали в стройуправлении, Митю знали с пеленок. Федоровна его немного недолюбливала, Аллах ее ведает за что, Митя ей ничем не насолил. А Михалыч, наоборот, относился со всей симпатией. Старикан был крепко пьющий, а у Мити всегда мог разжиться и рублишком на пиво, и стаканом. Ну, и держались соответственно: во время обыска вредная Федоровна порой бросала на Митю взгляды, которые невозможно было перевести иначе как «Достукался, лоботряс!». Михалыч, наоборот (явно успев клюкнуть малость с утра), периодически, хоть и не очень часто, возглашал:

– Митька – нормальный парень! Что привязались?

Мусора косились на него раздраженно, но продолжали нелегкий труд на благо социалистической законности – поздно понятого менять, коли уж он в протокол вписан. И словесно надергивали: Михалыч с его седой шевелюрой выглядел вполне даже авантажно и на бича не походил ничуточки – с орденскими планками в четыре ряда (половина – военные, половина – трудовые). А одна регалия, конкретно, медаль за освоение целинных и залежных земель у него постоянно висела на лацкане. Мусорам невдомек, но Митя-то отлично знал, отчего Михалыч держит напоказ именно эту, далеко не самую авторитетную свою награду. Память о лихой молодости. Как-то у Мити поспела брага, одному пить было скучно, а тут и Михалыч заглянул. Хорошо посидели. И молвил Михалыч, мечтательно таращась в потолок:

– Эх, Митька, я на целине столько девок с бабами передрал, как никогда больше в жизни. Вот это был малинник… Ты таких и не видел. Общаги ваши – тьфу…

Митя великодушно признал, что мусора трудились, как стахановцы, и лично товарищ майор принял самое активное участие и Карпухина запряг. В большой комнате не нашли ровным счетом ничего запрещенного законом. Переместились в малую. Там кое-какой компромат отыскался: один из тех, что помоложе, наткнулся в комоде на пачку игральных карт – тех самых мутных фотографий, которыми немые торговали на вокзалах и в поездах. Вот только компромат был не уголовного плана: эти фотки, конечно, чистой воды порнография, но хранение таковой в Советском Союзе, слава богу, законом не карается – только распространение. С брезгливым видом человека, помнящего наизусть «Моральный кодекс строителя коммунизма», оперок бросил карты назад и с ехидной улыбочкой спросил: