Александр Бушков - Темнота в солнечный день

В какое-то время Митя прижал к себе Марину – нисколько не нахально, с той чуточкой вольности, которую медляк дозволял. Марина не противилась, сдвинула ладони от его плеч к шее, что тоже было вполне позволительной вольностью для девушки.

А там и обняла за шею, чуточку придвинулась – опять-таки в традициях приличного медляка, так, чтобы не коснуться грудью. Они танцевали под «Жангаду», под «Две звезды», под «Есть только миг в этом мире бушующем». Митя не был настолько самонадеянным, чтоб вслед за некоторыми считать себя знатоком женской души (а иные любили похвастать этим взрослым мастерством), но чувствовал, что их куда-то несет, что-то было в движениях Марины, в ее расслабленной покорности. Бывают такие моменты, которые чувствуешь очень остро. Даже голова чуточку закружилась.

– Митя, – тихонько сказала Марина. – А одиннадцать уже есть?

Он снял левую руку с ее талии, глянул на свои японские со светящимися стрелками:

– Без двадцати. А что?

– У меня тут за стеной кто-то вредный живет. Вчера включала не так уж и громко после одиннадцати, так он по трубе стучать начал.

– Это не вредный, а вредная, – усмехнулся Митя. – Вредная такая тетка. Я ж и ей телеграммы возил. Она видит примерно как твоя Тоня, и все три раза заставляла удостоверение показывать, хотя могла бы запомнить. Для порядка, говорит. Такая может… – Он прислушался к заключительным аккордам «Снег кружится». – Ну, еще одну успеем. Моя коронка, между прочим. Личное танго.

– Это как?

– Сейчас… Называется «Параллельные миры».

– Это ведь ты поешь?

– Ага, – сказал Митя.

– Нравится?

– Хорошая песня.

– А почему твое личное танго?

Митя сказал с некоторой гордостью, но и чуточку настороженно:

– А потому что я ее написал.

– Ух ты! Здорово! Ты еще и поэт?

– Да какой из меня поэт, – сказал Митя. – Так, балуюсь…

– Все равно здорово. Ты у меня будешь первый знакомый поэт. А мне что-нибудь напишешь?

– Обязательно постараюсь.

– Ой… Выключай, а то эта ведьма опять начнет, точно тебе говорю. И стены вроде толстые, а все равно кажется, что у нее четыре уха…

– Ну, в таком случае два и оторвать не грех, лишние останутся, – усмехнулся Митя. – Да нет, ушей у нее только два, я видел…

Выключил магнитофон и вернулся к Марине, стоявшей на том же месте, сказал бодро:

– А танцевать и без музыки можно, правда?

– Правда, – тихо отозвалась Марина.

И вновь обняла его за шею. Митя негромко напевал ей на ухо:

Что вполне сходило и за мелодию, и за медляк. Правда, танцевали недолго: Марина вдруг остановилась и, не убирая рук с его шеи, сказала совсем тихо:

– Митя, ты ведь за мной ухаживаешь…

Вопросом это ничуть не прозвучало.

– Думаешь? – ответил он.

Она засмеялась:

– Да это каждая девушка поймет… Я с тобой уже неделю общаюсь, ясно же… Деликатно очень, бережно – за что спасибо, – но ведь ухаживаешь?

Он решился. И сказал, не отводя взгляда от ее загадочного и очаровательного в полумраке лица:

– А если да, то что? Неужели за тобой ухаживать нельзя? Или ты против? Тогда только скажи.

– А если скажу?

Мите почудились в ее голосе легкие дразнящие нотки.

– Как ты скажешь, так и будет. Скажешь – уйду сразу. Скажешь – насовсем…

– Насовсем не надо… Сейчас уходи… а то я глупостей наделаю.

Никакого приказного тона, а вот некая беспомощность присутствовала… Словно она боялась не его, а себя.

– Ну какие же это глупости? – спросил он как можно ласковее. – И вовсе это не глупости, а жизнь на грешной земле…

– Про любовь с первого взгляда говорить не будешь? Столько раз слышала, надоело.

– Не буду, – сказал Митя, осторожненько притянул ее к себе, чуть ближе, чем требовали традиции медляка, и Марина не отодвинулась. Теперь Митя чувствовал ее так, что кровь в висках стучала.