Александр Бушков - Темнота в солнечный день

– А ты «Гостиницу» знаешь?

– Это которая – «Ах, гостиница моя, ах, гостиница»?

– Ага.

– Ну кто ж ее не знает, – сказал Митя. – Вовсю поем. Я так понимаю, от вашего поколения досталась? Как и «Летка-енька»?

– Ага. И знаешь, нам тоже – от старших. Такой шлягер был, когда наши мальчишки за гитары взялись…

– Намек понял, – сказал Митя, взяв стоявшую у стены гитару. – Расслабляйся и ностальгируй… – и прошелся по струнам парочкой душещипательных аккордов.

Он не сводил глаз с лица Марины, слушавшей очень внимательно, притихшей как-то непонятно.

Лицо у Марины было вовсе не грустным. Не печальным, скорее уж, если поискать подходящие слова, одухотворенным, что ли.

Да, именно что одухотворенное. С таким лицом вспоминают что-то хорошее, связанное с данной конкретной песней. С ним самим такое не раз случалось, прочная связка песня – радостное событие. Не стоило ударяться в расспросы – мало ли что там могло оказаться. Митя три года назад вдумчиво и обстоятельно терял невинность под «Синьорину» Эмиля Горовца. И не раз с тех пор физиономия, наверное, становилась такой же одухотворенной, когда раздавалось:

Конечно, к этому все не сводилось: какая-то песня была связана с покупкой мотоцикла, другая, скажем, с тем апрелем, когда он вез в автобусе под мышкой только что купленного двухмесячного Пирата, и так далее, масса аналогий. Но всё равно. Может, и у Марины «Гостиница» связана с чем-то глубоко личным…

– Какой был шлягер… – тихо, задумчиво повторила Марина тоном, укрепившим его в определенных догадках. – В Запроточье повсюду сиренью пахнет, на диком пляжике у стадиона вода прозрачная, все камушки на дне видно… Видно…

Похоже, на последних словах она чуточку погрустнела. Чтобы сбить ее с такого настроения, Митя сказал:

– Не вполне правильная пьянка…

– Почему?

– Выпили, покурили, ностальгический шлягер послушали, но не потанцевали…

– И точно… Сто лет не танцевала. Вообще-то тут то же самое, что с сигаретами, – запросто могла бы сбацать шейк или казачок, вот с редлаком похуже. Но как-то неинтересно, когда не видишь, как танцуешь…

– А если медляк? – с легким волнением предложил Митя. – Я тут как чувствовал, кассету захватил. Ты «Генералов»… – он вовремя спохватился, – слышала?

– Слышала, – кивнула Марина. – А у тебя есть?

– Ага. Как раз на этой кассете.

– А разве пластинка вышла? Что-то быстро…

– Раскачаются они, жди… – сказал Митя. – Тут старая солдатская смекалка, я тебе потом расскажу… Так что же, мадмуазель, разрешите вас пригласить на танец?

Марина встала:

– Вы очень смелы, благородный дон, мы, бедные провинциалки, не способны устоять против такого натиска…

И они ушли в комнату. Митя сноровисто выщелкнул кассету из ее магнитофона, стоявшего уже, понятно, не на полу, а на маленьком столике, вставил свою и привычно подкрутил нужную громкость: чтобы и не орало, и не шептало, а как нельзя лучше соответствовало моменту. Свет он включать не стал – Марине он ни к чему, да и ему сейчас тоже. Так что свет горел только в кухне, а за окном, выходившим на тот самый необозримый пустырь, было темным-темно. Митя чуть не ляпнул, что хорошо было бы зажечь свечи, но вовремя опомнился, шагнул к Марине и легонько приобнял ее за талию в лучших традициях медляка.

Какое-то время просто шипело – он снял магнитофон с паузы чуточку раньше. Потом загремела музыка над прибрежными вечерними песками, грустно и могуче, и беспризорники один за другим потянулись по серым невысоким дюнам к своему жалкому жилищу, и голос пел непонятное: