Александр Бушков - Темнота в солнечный день

Потом, ухмыляясь про себя, подошел к мотоциклам и спросил:

– Сенька, у нас последний съезд КПСС под каким номером был?

– А хрен бы его помнил.

– Весной же был.

– Да вроде двадцать четвертый… А что?

– А то, – сказал Митя. – Нужно идеологически подковаться в сжатые сроки. – Он глянул на часы. – Библиотеки еще открыты, порядок…

…Войдя в школьный вестибюль (и сразу заметив Юльку, сидевшую в уголке, у раздевалки), он приостановился у высокого зеркала и обозрел себя с чувством глубокого удовлетворения. Без дураков, он смотрелся солидно и представительно: самый темный из трех его костюмов, белоснежная рубашка, галстук не модный, широкий и пестрый, а узкий, темный, в точности как у партийных товарищей, когда их показывают по телевизору. Туфли начищены так, что в них смотреться можно вместо зеркала. На лацкане – комсомольский значок (позаимствованный у Батуалы, который минут сорок искал его по всем углам). Митя охотно прицепил бы еще «Ударника коммунистического труда», но не стоило перегибать палку: какие бы чудеса трудового героизма ни являла советская передовая молодежь, о двадцатилетних обладателях таких значков что-то пока не слышно. Подумав, он прицепил другой – ВОИР, Всесоюзное общество изобретателей и рационализаторов. Мать, переезжая к супругу, оставила его в комнате вместе с другими. Значок был никчемный – взрослые и сами не знали, чем это общество занимается, их туда загоняли, как школоту в общества охраны природы и охраны памятников истории и культуры. Но красив был, этого у него не отнимешь.

В руке у него был черный портфель строгого вида – в точности с таким расхаживал Бутыляка. Подойдя к печально смотревшей куда-то в сторону Юльке, он сказал:

– Привет, сестренка-хулиганка, позор положительного старшего брата…

Юлька вскочила:

– Ой, Митя, я тебя и не узнала… Ты что, постригся?

– Пришлось, – сказал Митя. – Не может передовой рабочий и активный комсомолец расхаживать с битловской гривой. Оцени, на какую жертву ради тебя пришлось пойти, после школы с патлами не расставался. Ну как, теперь веришь, что получится?

– Теперь верю, – восхищенно выдохнула она. – Ты такой…

– Крокодила тебя видела?

– Ага. Я все сказала, как ты наказывал.

– Ну, тогда веди в крокодилью берлогу…

«Крокодилья берлога» оказалась снабжена небольшой приемной, где стояло с дюжину жестких казенных стульев. Секретарши, конечно, не имелось – такой роскоши не полагается не только завучам, но и иным директорам школ поплоше.

Митя по многолетней привычке едва не грохнул в дверь кабинета кулаком на почтарский манер, но вовремя опомнился и деликатно постучал костяшками пальцев. Услышав разрешение войти, открыл дверь, пропустил вперед Юльку, громко ее напутствовав:

– Заходи уж… озорница (произнесено это было крайне сурово, даже неприязненно).

Из-за стола ему навстречу встала высокая костлявая шкидла лет пятидесяти, в строгом темном костюме, на коем красовались значок «Заслуженный учитель РСФСР» и колодка из трех ленточек – Митя в гражданских советских наградах разбирался плохо и не смог с ходу определить, чего именно Крокодила удостоена и названа молодцом.

– Анна Селиверстовна? – вежливо спросил он (на табличке ее фамилия, имя и отчество значилась полностью).

– Да, – буравя его взглядом колючих глаз, сказала Крокодила. – А вы, значит…

– Митин Дмитрий (он чуть не ляпнул по привычке «Иванович», но вовремя спохватился, и никакой заминки не произошло) Михайлович. Бригадир фрезеровщиков «Аюканвагонмаша». – Он сделал короткую паузу и солидно добавил: – Комсорг ваграночного цеха. Старший брат этой… – он окинул Юльку крайне неприязненным, укоряющим, осуждающим взглядом, – проказницы. Получилось так, что отец в рейсе, в Ак-Товраке, вернется дня через четыре, а мать положили в больницу. – Он придал себе грустный вид. – Опять с почками что-то. Вот я, когда узнал, что… произошло, подумал, что могу взять на себя их обязанности. Или я не прав?

– Ну что вы, Дмитрий Михайлович, – сказала Крокодила, озирая его с явным одобрением. – Комсорг цеха, значит, надо полагать, передовой рабочий… Сразу видно, хотя вы человек и молодой, крайнее серьезный. Проходите, садитесь. – Она глянула через его плечо и тоном, каким в туалете орут «Занято!», изрекла: – А ты, Митина, посиди в приемной. С тобой разговор будет отдельный…

Глянув на Крокодилу, Митя, честно говоря, немножко удивился, как эта шкидла смогла сразу опознать презерватив. С ее рожей и пародией на фигуру следовало ожидать, что она с такими предметами незнакома – трудно представить мужика, который добровольно, по трезвянке согласился бы на нее залезть. Бывают такие рожи: никак не назовешь уродиной, но польстится нормальный мужик на такую не раньше чем просидит пару лет на необитаемом острове и замучается дрочить. Их классная, которая тогда обнаружила в классе громадную лужу и лопнувший презерватив, была очаровательной молодой женщиной лет двадцати девяти и, как теперь Митя понимал, знакомство с презиками явно водила самое тесное. Все старшие классы на нее украдкой облизывались, а кое-кто наверняка и гонял шкурку. Вот и отнеслась ко всему с юмором, ограничившись минимумом репрессий, а вечером наверняка рассказала мужу, и оба посмеялись досыта.