Александр Бушков - Темнота в солнечный день

– Митя, для Кости все обойдется, как думаешь?

– Да считайте, уже обошлось, – сказал Митя. – Он что, говорил?

– Да нет, пока я мясо жарила, они как раз говорили и смеялись. Нашли над чем смеяться… Это же кэ-гэ-бэ…

Она произнесла это так, что на Митю словно холодом дохнуло. Жутковатые ледяные мурашки на миг пронеслись по позвоночнику и тут же исчезли – не то время…

– Не берите в голову, – сказал Митя как мог весомее. – Совершенно пустяковое дело, разговором кончилось.

– Ох, Митенька, иногда пустяковые дела так кончались… – Из глаз старушки на Митю словно смотрело Прошлое – во многом непонятное ему, загадочное; если верить одним – героическое, если верить другим – жуткое, а третьим – и такое, и такое…

– Ничего страшного, я точно знаю, – лихо солгал он, чтобы успокоить старушку. – Мы же там были как свидетели. Кончится комсомольским выговором, а то и без него обойдется. Самые верные сведения.

– Дай-то бог, дай-то бог… – Она меленько перекрестилась. – Митя, а что за девушка? Прости старуху на худом слове, но никак она не похожа на ваших обычных…

– Ну да, – сказал Митя. – Хорошая девушка.

– Вот и хорошо, вот и правильно. Пора вам с такими дружить… Ну, иди, чтобы она не ждала…

Когда он вернулся, Юлька тихонько, чуть настороженно спросила:

– Она не про меня что-нибудь говорила?

– Да ну, – сказал Митя. – Вообще-то и про тебя мельком, но исключительно в том смысле, что ты ей сразу приглянулась. Хорошая, говорит, девушка. А в основном – про Батуалу. Он тут влип в одну хохму, сейчас рассказывать будет, посмеешься. Пошли.

Их встретили смех и гитарный перебор. Лорка у печки раскладывала жареное мясо по тарелкам (во время посиделок во времянке они всегда себе устраивали богатое застолье), а Батуала терзал гитару песней про Садко и морского царя:

Увидев входящих, он взял аккорд и оборвал песню – петь четвертую строчку при Юльке никак не годилось, они и в самом деле были не окраинной блататой и слово «политес» помнили из книг. Митя помог Юле снять плащ – судя по тому, как неумело она при этом держала руки, с ней это происходило впервые в жизни.

– Знакомьтесь, – сказал Митя. – Это Юлька. Сеньку, Юль, ты уже знаешь.

– Лорка, – сказала Лорка.

Митя подметил, взгляд у нее не то чтобы неприязненный, но определенно ревнивый – ее обычное красное платьице рядом с Юлькиным изрядно проигрывало.

– А это Костя, он же Батуала, – сказал Митя. – Называй, как больше нравится.

– Вот лично мне больше нравится Батуала, – сказал Батуала. – Константинов хоть граблями греби, а Батуал по пальцам пересчитать можно.

И вслед за тем сделал нечто, крайне удивившее всех присутствующих: встал и поцеловал Юльке руку. Судя по ее смущению, с ней и это происходило впервые. Впрочем, и Батуала не отличился особым изяществом.

– Ну, гости дорогие, к столу!

Юльку, конечно, усадили рядом с Митей. Она с любопытством озиралась, стараясь делать это украдкой. Хлопнула пробка, причем, конечно, не выплеснулось наружу ни капли драгоценного содержимого. «Шипучее», пенясь в полном соответствии со своим названием, полилось в первую очередь в Юлькин стакан – Батуала твердо следовал традициям политеса.

– Ой, мне много… – растерянно сказала Юлька.

Митя склонился к ее уху и сказал негромко:

– «По-северному», не забыла? Вот тебе полный стакан, и цеди по глоточку… – Спросил почти шепотом: – Родители, как всегда, велели домой, как штык, к одиннадцати?

– Нет, ради дня рожденья разрешили до полдвенадцатого…

– Будет время на беседку, ага…

Юлька потупилась, но отнюдь не с возмущенным видом.

– Итак, граждане, а также товарищи и господа, прекрасные дамы! – встал Доцент. – Этим бокалом мы выпьем за нашего Батуалу, золотыми буквами вписавшего свое имя в историю хулиганистой аюканской молодежи! (Батуала сделал вид, что скромно потупился, но в душе наверняка ликовал, как любой бы на его месте). – И ежели чуточку переиначить тост – дай бог, чтобы последний!

Зазвенели, сталкиваясь вычурными боками, стаканы (они давненько уж, едва обосновались здесь и стали обустраиваться, купили дюжину фасонных, недешевых и отнюдь не граненых, а заодно и дюжину рюмок, если придется пить что-нибудь покрепче, в основном всеми любимую «Плиску»). Все, включая Лорку, свои стаканы прикончили до дна – только Юлька отпила пальца на два – не взрослых, а своих тоненьких. Как и говорил Митя, никто насмешничать не стал – мало ли как хочет пить человек, его право. Взялись за вилки – баба Катя, уже успевшая привыкнуть к их застольям (в которых порой и сама участвовала, но сейчас решили ее не звать – могла, подвыпив, рассказать из своей бурной молодости что-нибудь такое, отчего Юлькины розовые ушки в трубочку свернулись бы), жарила мясо такими маленькими кусочками, чтобы хватило ровно на одну заедку.