Михаил Захарин - Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой

«Секретный протокол» от 22 января, тайно родившийся в темных коридорах иркутского СИЗО, сыграл ключевую роль в судьбе Михаила Захарина — его товарищ, Олег Зырянов, не выдержав боли и страданий, переломанный и раздавленный, якобы подписал некий документ, в котором было сказано, что участниками покушения на Телущенко и Бердуто, как и убийства Киселя, были Михаил Захарин и его старший товарищ Павел Баженов. Всё. Это сухой юридический факт. Точка.

Как объяснить то, что случилось с Зыряновым, который ничего подобного не говорил, а потом вдруг подписал секретный лист бумаги, позже зачитанный в суде? Очень просто. Объяснить его физическое состояние и резко изменившиеся показания очень просто. Адвокаты Зырянова и другие знакомые с делом люди считают, что Зырянов резко менял свою позицию исключительно потому, что между допросами он попадал в камеру к Нацисту — в ту самую пресс-хату, в которой до него сидел чудом выживший Захарин.

«…После 12 января 2004 года меня перевели в камеру № 218, где я содержался с Ефремовым, кличка Нацист. Сказать, что он меня мучил, это ничего не сказать: не давал есть, спать. Кроме того, он мне показывал бумаги, в них, как он говорил, показания Клабука, где мы якобы совершили убийство Киселя. Когда меня завели в камеру, он был один… Сказал, что мы „отморозки“, расстреляли Киселя. Я сначала опешил, думал, еще сюда меня приписывают. Я сказал, что я ничего не знаю. Он мне начал рассказывать, как мы якобы расстреляли Киселева возле „Труда“. Сначала я опешил и молчал. На следующий день он вышел куда-то по СИЗО, пришел и принес папку. Папку раскрыл, там были бумаги, показания, с его слов, Клабука, где говорилось, что мы убили, расстреляли Киселева. Методично он мне внушал это каждый день, что это сделали мы: я, Баженов и Захарин. Баженов и Захарин стреляли, а я якобы перегородил дорогу… Пробыл я у Нациста с 14 до 24 января, десять дней. Через день туда перевели еще какого-то. Меня Нацист не бил, он мне просто говорил: «Вот видишь, Клабук сразу всё понял, написал, не доводи до того, чтобы тебя здесь били или насиловали». Я понимал, что это были не просто слова. Через три дня туда перевели еще одного парнишку, его каждый день били и через день насиловали при мне. Он кричал, но никто не подходил. Никто никак не реагировал. А я не вмешивался, потому что сидел и боялся. Страх сковывает, ничего не можешь сделать. Они из него не выбивали показания, он им не нужен был. Это было наглядное пособие для меня: что вот, посмотри, что мы можем… Я не мог никак выйти из этой камеры. Там не было ни проверок, ни бань, ни парных. Я сидел десять дней и ни разу не сходил в баню. Обычно проверки проходят — открывают дверь камеры и либо считают тебя, либо ты выходишь, в камеру заходят, проверяют. Ни разу никто не зашел в эту камеру. Оперативник С. при этом мне прямо в лицо угрожал физической расправой, уверял, что все мы в любом случае дадим признательные показания. Как он выражался: „Кто быстрее купит билетики? Кто быстрее из вас билеты купит? Билетов мало, успевайте, потом поздно будет. Зачем тебе все это надо?“ Обещал золотые горы: „Вытянешь билетик, тебе будет снисхождение на суде, мы скажем, у нас есть свои связи. Характеристику хорошую дадим“. Много чего наговорил: „В последующем окажем тебе помощь. Выход по УДО. Даже можем тебя освободить“. Хитрый человек. Сам он ничего не делал, а делали кому он приказывал — оперативники. Он был главный. Нацист продолжал на меня давить. Я уже говорил, что был со сломанной рукой, в гипсе. Я не мог оказать реального сопротивления Нацисту и его подручным. Я попытался один раз это сделать, когда меня вывели по СИЗО. Я написал жалобу на действия сотрудников УБОПа, на администрацию СИЗО и на Ефремова… На следующий день Нацист уже узнал, что я жалобу написал. Трудно описать. Он был взбешен. На моих глазах происходили изнасилования, я думал, что всё. Он мне сказал, что я допрыгался. И что из камеры я нормальным мужиком не выйду. И вообще сказал, не выйду живым и ничего ему за это не будет, шеф „отмажет“. Он мне сам говорил, что он милиционер, говорил, что он „зэк с кокардой “ говорил: „Хоть я всю жизнь сижу, я — мент. Поэтому, Олег, чем быстрее, тем лучше надо подписать бумажки…Все это я делал, чтобы сохранить себе жизнь, избежать пыток и позора со стороны „нацистов“…»

Павел Баженов и Михаил Захарин