Бенджамин Вуд - Станция на пути туда, где лучше

Долгие годы мне удавалось переключаться, сосредоточившись на подготовке к экзаменам, и когда я поступил в школу Чесхэм-Парк, то намного опережал одноклассников, а позже учителя поразились, сколь легко я сдал выпускные экзамены, – меня считали способным, но ждали, что я не сразу вернусь к “нормальной” жизни. Когда умер дедушка – без мучений, в тихой зеленой палате Чилтернской больницы, полной хризантем, – я уже понял, что имею право отгородиться от мира, с головой погрузившись в учебники. Я прикрывался убеждением, что не сдать выпускные экзамены лучше всех значило бы разочаровать маму; в последнем классе я общался лишь с теми из ребят, кого родители заставляли нажимать на учебу. В Лондонской школе экономики я прикрывался зубодробительными курсами (“Принципы микроэкономики”, “Количественные методы”), перебравшись в студенческое общежитие, дневал и ночевал в библиотеке, а ко второму курсу уже подрабатывал в двух местах. Я прикрывался трехлетним опытом работы в области финансовых услуг и аудита. Я прикрывался экзаменами на присяжного бухгалтера. Я прикрывался поиском работы, бегал по собеседованиям, пока не убедился, что делаю правильный выбор – тот, который одобрила бы она. А когда принял предложение работать в операционном отделе ВСК, в стеклянном здании на набережной, то прикрываться мне стало нечем, кроме как желанием оправдать надежды работодателей. С тех пор единственное мое прикрытие – ВСК.

Эти важные для меня годы были одинокими, эпизоды искреннего общения можно сосчитать по пальцам. К примеру, как-то раз на семинаре я увидел в зале хорошенькую девушку и у меня дрогнуло сердце, но она вскоре перешла в другую группу; как-то под вечер другой такой же усталый стажер всего-навсего протянул мне степлер, и я едва не расплакался там же, возле ксерокса, уткнувшись ему в пиджак; однажды мы мило поболтали с доброй библиотекаршей, тоже поклонницей романов о Джо Дюранго; однажды практикантка, с которой мы переспали, назвала меня самым невнимательным из любовников, и я спросил, в лоб, над чем мне стоит поработать. Словом, все эти годы я был полностью оторван от жизни – не спеша исследовал пределы своего Я, при том что часть моего прошлого была просто-напросто вычеркнута.

Работать не разгибаясь – по-иному справляться с трудностями я не умел, и я благодарен, что до сих пор этот способ меня выручал. Мне было двадцать четыре, когда умерла бабушка, и, сидя на скамье в первом ряду в ее родной браденхемской церкви, среди сотни других скорбящих, я думал о том, что родных у меня больше нет, некому учить меня, как жить, не на кого равняться. Отныне для меня существуют лишь одни требования – рабочие. Начальство ВСК заметит мое рвение и добросовестность, и если будут довольны они – значит, была бы довольна и мама.

И я жил для ВСК. Вкалывал до седьмого пота, не ходил обедать. Обходился без светских любезностей, обычных для всех людей. Знакомых у меня не было, кроме сотрудников ВСК, но виделись мы только в коридорах и конференц-залах. Каждый вечер, вернувшись в свою кэмденскую квартирку, я включал ноутбук и заходил на сайт ВСК. Я отдал бы им свою кровь до последней капли, если бы у них вышел такой приказ. Мои старания не пропали зря – к двадцати шести годам меня сделали компаньоном в отделе слияний и поглощений, – но вскоре произошел давно назревавший взрыв.

Коллеги-женщины стали смотреть на меня иначе. Не знаю, то ли их притягивала высокая должность, то ли с годами отцовские гены взяли свое, сделав меня привлекательным внешне. А может, во мне самом что-то изменилось, может, я тверже стоял на ногах, уверенности прибавилось. Словом, за это время я повидал столько лондонских спален, гостиничных потолков и кухонь, сколько не видел ни до ни после. Я спал с секретаршами, офис-менеджерами, кадровиками, младшими бухгалтерами, юрисконсультами, финдиректорами. Их лица вре´зались мне в память, но имена забылись. С одними я спал не раз, других никогда больше не видел; с иными неумело пытался поддерживать разговор при клиентах, в лифте, в вестибюле. Я всегда выбирал женщин из ВСК, но близко к себе не подпускал. Теперь об этом тошно даже вспомнить. Мне стыдно, что я так обходился с людьми – с коллегами, – а главное, меня гнетет мысль, что я подражал отцу. Точнее, хотел понять, насколько могу к нему приблизиться, если дам себе волю.

Однажды вечером я очутился на двенадцатом этаже гостиницы “Рэдиссон” с юной практиканткой. Назовем ее, к примеру, Надин. Мы с ней разговорились в тот вечер в вестибюле, и она сказала, что учится на последнем курсе магистратуры (не помню, в каком университете), а у нас проходит преддипломную стажировку. Я пригласил ее на ужин – сказал, что голоден, да и ей, судя по всему, не мешало бы поесть настоящей еды, а не полуфабрикатов. Мы поужинали, выпили вина, пошли в гостиницу, поднялись в номер. Она села на кровать, скинула туфли. Устроилась поудобнее, поправила пуховое одеяло. Я подошел и поцеловал ее, и тело ее стало мягким, податливым. Она подняла руки, я задрал ей подол, увидел живот, перехваченный тугой резинкой колготок.