Гюнтер Бройн - Буриданов осел

Своему присутствию здесь удивлялся и сам Хаслер, а так как вино он только нюхал и пригубливал, прошло много времени, прежде чем улетучилось чувство, будто его вторжение сюда незаконно. Мантека он почти не знал, собственно, знал лишь по рассказам Карла, предполагал в нем хорошего советчика и влиятельного союзника и позвонил ему, навестил, потратил больше, чем обычно, времени, чтобы выпутаться из своих словесных драпировок (потому что его нервировали требующие конкретности и краткости вопросы жены Мантека), и в конце концов согласился на этот новогодний заговор, как ни неприятен он был ему с самого начала: успех был сомнителен, а праздник испорчен не только для Карла, но и для него. Конечно, ни о чем другом, кроме предстоящего разговора, он не мог думать, женщин, которые могли бы его заинтересовать, здесь не было (следовательно, отпадала и необходимость растрачивать энергию в танцах), водки и пива тоже не водилось, плескаться в мелководье болтовни он был не расположен, да и не способен, но фрау Мантек была слишком хорошей хозяйкой, чтобы позволить ему (пока не началось объяснение с Карлом) тихо клевать носом в углу; он чувствовал себя не в своей тарелке и с тоской вспоминал привокзальную пивнушку, где перед ним не маячила бы никакая иная задача, кроме пути домой и в постель.

Он чувствовал себя лишним и не под стать остальным. Вот в чем была загвоздка. Глупо, но что поделаешь! Фрау Краутвурст, интересовавшаяся всеми мужчинами и умевшая думать только в одном направлении, потом догадалась: «Он явно из другого теста! В таком возрасте — и холост! По-моему, это просто аморально — избегать женщин». К тому же недовольство самим собой из-за инсценировки, приуроченной к новогодней ночи, оказалось обоснованным. Мантек рисовал себе все в самых радужных красках: непринужденный разговор в кругу друзей, нисколько не походивший на деловое совещание или допрос. Но как этот разговор мог состояться, если Эрп (не без причины) упрямился, не могли же они на веревке притащить его к круглому столу, ни он, ни тем более Мантек, хозяин дома. Эрп все время держался так, что подступиться к нему было невозможно, садился только туда, где сидело еще несколько человек, не реагировал на взгляды, ускользал танцевать, как только Хаслер или Мантек подсаживались к нему, пока девушка (виновница всех неприятностей, становившаяся тем не менее все симпатичней Хаслеру, потому что на его глазах она с каждым днем все больше и больше оттаивала) не положила конец этой игре. Хаслер видел, как она высвободилась из словесных тисков Эбау, долго сидела с Эллой Мантек на тахте, потом поговорила с Эрпом, который все время качал головой, морща лоб, но в конце концов встал и пробрался к Хаслеру в угол с книжными полками, где вскоре появился и Мантек.

Мантеку же настроение Карла к этому времени стало казаться еще более неясным, чем его жене, успевшей посмотреть на Эрпа в бродеровском освещении (конечно, одностороннем, но более ярком). Как Элла Мантек и ожидала, девушка без околичностей приступила к делу. «Вы о нас знаете?» Отлично, а для чего этот спектакль? В ее интересах поговорить начистоту. Конечно, на Карла это как будто непохоже, но ему всегда трудно реагировать быстро, он прыгает только с большого разбега. И тут прозвучало веское слово о состоянии Карла, которое девушка назвала революционным: старые законы жизни он разрушил и теперь задача в том, чтобы (преодолевая сопротивление, не располагая опытом) создать новые, а это даже более сильным натурам давалось с трудом. «Сумеет ли он?» В ответ фрейлейн Бродер улыбнулась, и Элла Мантек порадовалась той приятной естественности, с которой девушка дала понять, что она уверена в своих силах.

Итак, они сидели на фоне книг — словно их разместил там режиссер телевидения как иллюстрацию к теме: будем жить культурно! — эти трое мужчин, попивая, покуривая, дискутируя. Разница в возрасте между ними была невелика (Хаслеру 50, Мантеку 45, Эрпу 40) и (не считая лысины Хаслера) почти незаметна, но, если прислушаться к их разговору, Эрп производил впечатление строптивого юноши среди взрослых, что и понятно: ведь надлежит принять во внимание, что он чувствовал себя окруженным врагами, жаждавшими разлучить его с самой замечательной в мире женщиной, и что он был один, ибо любимая опять смеялась и болтала с литературной знаменитостью, словно не замечая, в каком отчаянном положении он оказался.

Его отвлекала ревность (но здесь мы о ней только упомянем в скобках, рассматривать же ее будем в главе 17) и мешали комплексы.