Василий Иванов - Скит, или за что выгнали из монастыря послушницу Амалию

Подкрепившись таким образом, я осмотрел мотоблок, проверил наличие бензина, вывел агрегат на край поля и сделал попытку завести мотор. К моему удивлению и, не скрою, удовлетворению, мотор заработал сразу! Вернув мотоблок на прежнее место, решил приступить к труду с утра пораньше, а оставшееся время посвятить знакомству с окрестностями.

Вечером, обсудив ещё раз фронт работ с матушкой Устиньей, попив с ней чайку с печеньем, я ушёл в свою комнату, или келью, если на монастырский манер. После недолгих размышлений, находясь в койке, оказался в объятиях языческого бога Морфея, тем более православных вариантов я не знал.

Утро выдалось солнечным, воздух был прозрачен, пах землёй и новоявленной травой. Матушка Устинья отправила ко мне громогласную Татиану с приглашением разделить утреннюю трапезу, или, по-светски, просто завтрак. Я с удовольствием освоил чашку овсянки, политой подсолнечным маслом, запил всё сладким чаем вприкуску с куском белого хлеба. Чуть не забыл: перед едой была короткая молитва, которую за всех произнесла матушка Устинья. Этот ритуал исполнялся неукоснительно всякий раз перед едой, даже если руки не мыл. Что поделать: устав монастыря, как устав внутренней службы, незыблем.

Весь день я рыхлил землю посредством моего железного коня с перерывами на обед и перекусы.

Матушка Устинья с монашками размечали грядки и сразу что-то сажали, к чему я интереса не проявлял. С ними трудилась девушка, к которой обращались по имени Амалия. Разглядывать монашек и послушниц мне пока было некогда. Вспашка земли подвигалась небыстро по причине довольно тяжёлой и липкой земли. К вечеру я устал так, что, едва моя голова коснулась подушки, провалился в сон и утром очнулся только после побудки всё той же монашкой Татианой. Наверное, матушка Устинья специально назначила её моим «будильником», подобрав самую горластую.

Так я трудился в течение четырёх дней, стараясь изо всех сил подготовить почву для возможности бросить в неё семя. К посадкам монастырь подготовился основательно. Матушка Устинья после утренней молитвы в трапезной вынимала из портфеля список и проговаривала, что посажено, что предстоит сажать. Таким образом, огород скита споро пополнялся грядками с этикетками на колышках, которые я ежедневно готовил или подновлял старые.

Земельные работы прервались, когда однажды к утру пошёл дождь, что предвещало нежданный, такой желанный отдых. Я предался чтению привезённых с собой книг. Одной из них были «Записки Пиквикского клуба» Диккенса, которую я давно намеревался прочитать, другой был сборник фантастики. Не обошёл своим вниманием и «Жития святых», и Библию. Телевизора и радиоприёмника в ските не было. Встречи в трапезной иногда заканчивались беседами на общие темы о погоде, виде на урожай — и не более того.

Я обратил внимание, что из всего женского состава скита, не считая меня, читает только Амалия. Однажды я застал её сидящей на крылечке женского дома с книгой в руках.

— Амалия, ты что читаешь? — поинтересовался я.

— Вот, — и передала мне книгу.

К своему немалому удивлению, я прочитал на обложке: «Зигмунд Фрейд. Психоанализ».

— Где взяла? — был мой спонтанный вопрос.

— С собой привезла, — спокойно ответила Амалия и улыбнулась.

Я вдруг увидел перед собой девушку лет двадцати — двадцати двух. Её лицо обрамлял простой ситцевый платок, завязанный на подбородке. Глаза, нос, брови, губы — весь её облик выдавал очень южный, неславянский тип. Так могла выглядеть евангельская Мария Магдалина, или мать Иисуса Христа, или библейская Юдифь.

Амалия стала мне чрезвычайно интересна. Я вернул ей книгу и, коротко простившись, ушёл, дабы не прерывать столь серьёзного чтения.

Моими мыслями завладела Амалия: «Что могло привести молодую современную девушку из двадцать первого века в столь нестандартное заведение закрытого типа? Что здесь она забыла? Что ищет, да ещё с книгой Фрейда? Может быть, она училась на психолога и продолжает штудировать первоисточник? Надо уточнить».

Так как погода оставалась непосадочной, все занимались своими делами. Я лежал и читал Чарльза Диккенса, стараясь вникнуть в перипетии жизни англичан викторианской эпохи. Эпизодически мои мысли возвращались к Амалии: «Совсем не дурнушка и, наверное, имела уйму поклонников. Несомненно, образованная и, скорее всего, из хорошей семьи. Как можно зажать женское начало, чтобы стать невестой Иисуса?» По моим наблюдениям, все монашки были в возрасте не менее чем за сорок.