Авраам Иегошуа - В поисках личности. Рассказы современных израильских писателей

Лили Даненберг разведена. Ей сорок шесть лет. Она свободно могла бы скостить семь-восемь лет, но это идет вразрез с ее моральными принципами, и поэтому она не скрывает своего возраста. Лили Даненберг держится прямо, она стройна и тонка. Ее волосы (Лили — натуральная блондинка) стали чуть ломкими, но по-прежнему складываются в плотную тяжелую прическу. Нос прямой, резко очерченный. В линии рта постоянное влекущее беспокойство. Глаза едкого синего цвета. Единственное неброское кольцо как бы подчеркивает задумчивое одиночество, заключенное в удлиненных линиях пальцев.

Дина не вернется из Тель-Авива до двенадцати. В кофейнике я оставила ей кофе на утро, в хлебнице есть свежий хлеб. Если девочка захочет в двенадцать ночи принять ванну, ей хватит горячей воды. Значит, все в порядке. А если все в порядке, то почему на душе все же неспокойно, как будто бы что-то осталось невыключенным или незапертым. Но ведь все выключено, все закрыто, и я отошла уже на два квартала от дома. Здесь я уже не попадусь на глаза Ярдену и не позволю ему все испортить.

Левантийские юноши на первый взгляд кажутся красавцами, все как на подбор. Но лишь немногие выдерживают испытание, если посмотришь на них повнимательнее. Дух всегда сам изводит себя, изнутри подтачивает тело, корежит черты лица, как ливень, размывающий известняк. Поэтому, если в человеке что-то есть, это «что-то» написано, а порой и выжжено у него на лице, и сложением такой человек обычно не блещет. Левантийские же юноши не испили из горькой чаши, потому у них симметричные лица, крепкие, будто на изготовке тела. Как манекены в витринах мужских магазинов. Двадцать две минуты десятого. Птица, прокричавшая сейчас что-то пронзительное, но очень путаное и невнятное, по-немецки называется «ойле», а на иврите, кажется, «яншуф» [12] Сова ( ивр. ). , впрочем, какая разница. Ровно через семь минут Иосеф позвонит в мою дверь. Его пунктуальность не подлежит сомнению. Точно в ту же секунду я нажму на кнопку звонка его собственной квартиры на улице Альфаси. Хватит, ойле, молчи, все эти доводы мне известны. И Яир откроет мне дверь.

Тот, кто происходит из разбитой семьи, продолжает начатое и, став взрослее, разбивает чужие семьи. Это не случайно, но и закономерности здесь вывести нельзя. Иосеф Ярден — вдовец. Лили Даненберг разведена. Ее муж умер то ли от тоски, то ли от болезни печени через три месяца после развода. Даже доктор Клайнбергер, египтолог и по убеждениям стоик, герой второстепенный, — старый холостяк. В каком-то смысле можно сказать, что он одинок. Остаются Яир Ярден и Дина Даненберг. Дина поехала в Тель-Авив оповестить теток о предстоящем радостном событии, кое-что купить, уладить кое-какие дела и не вернется до полуночи. Что же касается Яира, то он вместе с братом Ури, учеником Иерусалимской гимназии, сидит в уютной гостиной квартиры Ярден по улице Альфаси. Он дал себе слово посвятить сегодняшний вечер занятиям, подогнать все, что накопилось, а накопилось немало: три практических, реферат, стоящий как кость поперек горла, гора непрочитанных статей. Занятие политической экономией Яир считает важным и многообещающим, но слишком уж утомительным. Если бы он мог выбирать свободно, то пошел бы, наверное, на восточное отделение: Япония, Китай, загадочный Тибет. Или Латинская Америка — Рио, инки. Или «Черная Африка». Но что ожидает потом молодого специалиста? Перспектива построить иглу и жениться на гейше? К сожалению, именно политическая экономия обладает множеством практических применений, выходов и ответвлений. Почему-то не читается. Буквы и цифры прыгают перед глазами. Дина в Тель-Авиве. Может, там она немножко поостынет и забудет вчерашнюю дурацкую ссору и то, что я ей наговорил. С другой стороны, она и святого выведет из себя. Отец у тещи и не вернется раньше одиннадцати. Если бы был хоть малейший шанс, хоть какой-нибудь способ убедить Ури не ковырять все время в носу. Фу, гадость. В девять пятнадцать начнется радиовикторина «Мы ищем клад», которая поможет мне скоротать этот бездарный вечер. Послушаем передачу, потом доделаем третью практическую и на сегодня хватит.

Братья включили приемник.

Ночные птицы не откладывают своих проделок до четверти десятого. Еще не сгустились вечерние сумерки, а совы и другие птицы, оживающие в темноте, уже начинают стекаться с окраин к центру квартала. Мертвыми остекленевшими глазами недоуменно, осуждающе смотрят они на птиц, живущих при свете, — щебечущих, беззаботных, болтливых, ловящих последние отблески дня. Что за безумство, что за дурацкая радость? На краю Рехавии, где последние дома едва не соскальзывают с каменистого западного склона, птицы, летящие в город, встречаются с птицами, покидающими его. При свете, который уже и не день, но еще и не ночь, лагеря минуют друг друга, разлетаясь в разные стороны. И тем, и другим тревожно в непривычном освещении. Но никаким полумерам не устоять в Иерусалиме, вечернее свечение сдает на глазах и быстро гаснет. Стемнело. Солнце ушло, скрылись за горизонт и его арьергарды.